Статья: Повесть о добре и зле И.А.Новикова – «Ангел на земле»

Михайлова М. В.

Попытку исследования сопряженности зла и добра предпринимает Новиков в повести "Ангел на земле", опираясь на записанную А.Н.Афанасьевым в Бобровском уезде Воронежской губернии легенду. Поскольку источник этот очень редкий, приведем ее полностью.

"Родила баба двойню. И посылает Бог ангела вынуть из нее душу. Ангел прилетел к бабе; жалко ему стало двух малых младенцев, не вынул он души из бабы и полетел назад к Богу. "Что, вынул душу?" – спрашивает его Господь. "Нет, Господи!". – "Что ж так?" Ангел сказал: "У той бабы, Господи, есть два малых младенца; чем-то они станут питаться?". Бог взял жезло, ударил в камень и разбил его надвое. "Полезай туда!" – сказал Бог ангелу. Ангел полез в трещину. "Что видишь там?" - спросил Господь. "Вижу двух червячков". – "Кто питает этих червячков, тот пропитал бы и двух малых младенцев!" И отнял Бог у ангела крылья, и пустил его на землю на три года.

Нанялся ангел в батраки у попа. Живет у него год и другой; раз послал его поп куда-то за делом. Идет батрак мимо церкви, остановился и давай бросать в нее каменья, а сам норовит как бы прямо в крест попасть. Народу собралось много-много, и принялись все ругать его; чуть-чуть не прибили! Пошел батрак дальше, шел-шел, увидел кабак и давай на него Богу молиться. "Что за болван такой! - говорят прохожие, - на церковь каменья швыряет, а на кабак молится! Мало бьют этаких дураков!..." А батрак помолился и пошел дальше. Шел-шел, увидал нищего и ну его ругать попрошайкою. Услыхали то люди прохожие и пошли к попу с жалобой. Так и так, говорят, ходит твой батрак по улицам – только дурит, над святынею насмехается, над убогими ругается. Стал поп его допрашивать: "Зачем-де ты на церковь каменья бросал, на кабак Богу молился!" Говорит ему батрак: "Не на церковь бросал я каменья, не на кабак Богу молился! Шел я мимо церкви и увидал, что нечистая сила за грехи наши так и кружится над храмом Божьим, так и лепится на крест; вот я и стал шибать в нее каменьями. А мимо кабака идучи, увидел я много народу, пьют, гуляют, о смертном часе не думают; и помолился я тут Богу, чтоб не допускал православных до пьянства и смертной погибели". – "А за что облаял убогого?" - "Какой он убогий! Много есть у него денег, а все ходит по миру да сбирает милостину; только у прямых нищих хлеб отнимает. За то и назвал его попрошайкою [1].

Отжил батрак три года. Поп дает ему деньги, а он говорит: "Нет, мне деньги не нужны; а ты лучше проводи меня". Пошел поп провожать его. Вот шли они, шли, долго шли. И дал Господь снова ангелу крылья; поднялся он от земли и улетел на небо. Тут только узнал поп, кто служил у него целых три года".

Новиков сохраняет основные узлы сюжета. Е.Замятин, единственный, кто отозвался на появление этой повести в печати, приветствовал замысел Новикова, охарактеризовав ее сюжетные переплетения в нескольких словах: "По-видимому, в ангелов мы до сих пор еще верим: чем иначе объяснить, что мы так боимся упоминаний о них? А боимся напрасно: миф об ангеле, восставшем против своего владыки, - прекраснейший из всех мифов, самый гордый, самый революционный, самый бессмертный из них". У Новикова – вариант этого мифа, "вплетенный в наш, земной, русский быт: восставший ангел у Новикова – попадает в работники к сельскому попу, уходит от него, чтобы звать к восстанию деревенскую голытьбу, – и уходит от людей, потому что он не в силах пролить кровь"[2] . Но не все так однозначно и просто в новиковском изложении. Многие эпизоды, формально совпадающие с первоисточником, несут в себе иной смысл, осложнены многими побочными линиями.

Обратим внимание на сходства и различия.

Элемент первый. Есть, естественно, в повести ангел, ослушавшийся Бога и пожалевший родильницу с двумя малыми детками, и не просто ослушавшийся, а возроптавший, усомнившийся в Божьей справедливости: "… ударила по сердцу-кремню столь острая жалость, что высекла через всю его широкую грудь, от крыла до крыла, знойный огонь, и огонь тот был подобен гневу. И на темном, сыром пологе неба /…/ просверкала зарница: это посланец помыслил о Божьей жестокости" [3]. Следовательно, Новиковым "прорабатывается" вопрос о происхождении зла на земле. И он показывает, что существование зла предопределено Божеским установлением. Но Бог, по Новикову, еще и мстителен, и коварен: он низвергает ангела с небес на землю, а его миссию препоручает другому, послушному ему ангелу, который, не ропща, "вынимает" душу у матери и оставляет беспомощными близнецов. Однако существенна следующая деталь: жалея младенцев, ангел не заметил, как, скорбя, крылом смахнул на землю двух птенцов-воронят, которые замертво упали в придорожную грязь. И, расставаясь с ослушником, Бог указывает ему на капли крови на его крыле, а ангел не может понять, откуда они взялись! Значит, следуя логике писателя, проблема зла еще более сложна и непостижима. Значит, когда мы готовы даже совершить доброе дело в глобальном масштабе, мы вполне можем "не заметить" мелочей, каких-то малых сих, которые попадут под руку, то бишь, под крыло! А может быть добро в чистом виде вообще не осуществимо?! И для достижения любой, даже самой благородной цели, используются, пусть даже в незначительных количествах, негодные средства?!

Элемент второй. Попадает ангел, воплотившийся в человека, к попу. Но раньше его встречает пономарь Захарий Петрович. И этот персонаж дает возможность Новикову углубиться в рассказ о деревенских нравах, о беспокойных временах, наступивших на Руси, когда то тут, то там пошаливают и озорничают. С Захария Петровича начинается рассказ и об "извивах" пути человеческого, с которыми придется столкнуться и ангелу. И одним из этих "извивов" предстанет любовь, страсть, наваждение, похоть, "любовная канитель". Много определений таинственного любовного чувства встретим мы в повести. И много его вариаций развернется перед нами. Захария Петровича и Катеньку свяжет похоть-наваждение. И результатом этого станет рождение ребенка. С Михайлой, такое имя в миру получит ангел - попов работник, пересекутся пути Насти, поповой дочки. В ней Новиков воплотил свой идеал женщины, совмещающий страстность и целомудрие, эротическую притягательность и душевную чистоту, буйство крови и смирение. Она - полумонашка-полуязычница. Об этом говорят ее глаза, темно-серые, опушенные темными ресницами: "так в заповедных лесах от человечьего взора затаены, дабы не вспугнул он до времени запечатленных в нем див, глухие в лесах по овражкам озерца. Но еще и были у Насти глаза так нестерпимо, пронзительно ясны, как если б ни разу и самый легкий туман не задымился над ними: так были те воды укрыты у горячего неба" (опять новиковское сочетание жара и прохлады! (курсив мой). – М.М., с. 20). На нее будет заглядываться барин Черныш-Троепольский, жестокий, бессердечный человек, с которым разгорится Михайлово соперничество за девушку. Это соперничество видится ей как поединок медведя с небесным недвижимым стражем. Но самое страшное заключается в том, "что был медведь – человек, и тот, непонятный, тоже был /…/ – человек" (С. 22). Таким образом, все столкновения на земле Новиков описывает как схватки людей, в душах которых сплетено хорошее (ангельское) и дурное (звериное). При этом стоит помнить, что в русском фольклоре медведь – единственный зверь, наделенный душой. Следовательно, и дурному, злому, дьявольскому не чуждо нечто доброе, душевное, человечное…

Все это предстоит пережить героям новиковского повествования, и со всем этим соприкоснется ангел, что утяжелит его земную участь. Новиков словно бы предсказывает, что будут, будут испытания на его пути едва ли не тяжелее гнева Божьего: "Ангел с неба попал на грешную землю, цветущую и плодоносящую, с ручьями и реками, громадой лесов, с разноцветным и многотканным покровом, и все это есть – сама душа человека" (С. 14).

Эпизод третий. Начав служить у попа, ангел погружается в океан людских страстей. И это не проходит даром: "чем больше он понимал, тем острей ранилось его сердце, ангел ожесточался. И начал /…/ проявлять озорство" (С. 29). Здесь Новиков почти дословно воспроизводит ситуации с бросанием камней в церковь, молением на кабак и изобличением нищего. Но если в легенде, записанной Афанасьевым, эти эпизоды свидетельствуют об ангельской зоркости, об его видении истинной природы вещей и о людской "зашоренности", то Новиков делает иные выводы: его ангел начинает прозревать несправедливость в распределении в мире богатств, начинает задумываться о существовании обидчиков и обиженных, богатеев и бедняков и приходит к убеждению о необходимости перераспределения награбленного.

Так осовременивает художник древнюю легенду, приурочивая ее события к разразившемуся народному восстанию, свидетелем которого он сам был недавно. Правда, время в повести точно не обозначено – но это только свидетельствует, что перед нами обобщение: ненависть, злоба, питающие восставших, одни и те же на протяжении веков. Михайло действительно готов возглавить бунтовщиков, тем более что его гнев готов обрушиться на разнузданного, обладающего всеми пороками Черныш-Троепольского, чей образ и описываемые выходки явно восходят к троекуровским забавам из повести Пушкина "Дубровский", впрочем, и пребывание Михайлы с шайкой в лесу напоминает разбойничьи вылазки главного героя этой же повести. Нарастающее напряжение и противостояние усилено еще и тем, что в шайке оказалась и Настя. "Где он, и где я – границы не знаю", – так объяснила она свое появление среди собранной Михайлом голытьбы.

Е.Замятину особенно понравилось нарисованное писателем нарастание любовного томления, сопровождающееся готовой вот-вот разразиться грозой, которая символизирует идею бунта: "Летний зной - над всем рассказом. Это тот самый зной, когда все торопливо наливается соком, цветет, и цветут любовью люди; и это тот самый зной, когда к закату повисают жуткие медные тучи, загорается и рушится небо. Ощущение близости любовного разряда и грозового разряда бунта - держит в напряжении до самого конца" [4]. Незримая бушует гроза и в сердца, и в умах людей, провоцируя их на непредвиденные поступки.

Но не все благополучно и спокойно в Михайловом стане. И его самого, и некоторых приближенных к нему гложут сомнения: можно ли противиться от века предустановленному миропорядку, можно ли восставать против жестокосердия, используя те же жестокосердные методы? Отказавшись от утверждения справедливости силою, уходит из леса старик Николай, "милостивец и охранитель", как его аттестует автор. Сам Михайло тоже призывает не проливать кровь. "Мы не должны быть жестоки", – убеждает он присутствующих. Но есть среди его сподвижников и такие, которых только и привлекает в грядущем столкновении возможность безнаказанного насилия и разгула. "Что ж, потаимся до времени, – думают они. – А кровушка тепленькая от нас не уйдет" (С. 40).

Так вновь возникает в творчестве Новикова мысль о совмещении в русской нации самых противоположных свойств, реализуясь в создании образов людей с "умиленными сердцами" и "неподобных харь со скошенным черепом" (С. 40). И как предвосхищение грядущих смертей можно истолковать случайную смерть выкраденного из поповского дома Захарием Петровичем его с Катенькой ребенка (Катерина тоже оказалась в стане бунтовщиков). Желая сделать добро – соединить ребенка с матерью, он, не рассчитав, что его могут принять за вора, убегает от преследователей и роняет спеленатого младенца. Так совершается непредумышленное убийство. Но все, будто снимающие с него вину, обстоятельства не принимаются во внимание Захарием Петровичем, в бреду твердящим что-то о преступлениях и убийствах.

На этом череда убийств не заканчивается. В нее вовлекаются и природные начала, и животный мир, что у Новикова всегда означает самый крайний предел падения человека, поскольку обращено на беззащитные и слабые по сравнению с ним существа. Глава IX и Х подробно рассказывает о жизни медвежьего семейства с немолодой редкого черно-серого с серебристым оттенка медведицей-муравьятницей во главе и ее трех медвежатах, из которых один – двухгодовалый лобастый пестун, а двое других – уже не слепые, веселые и забавные сосунки, и жестокой охоте на них. Новиков, не очеловечивая медведицу, тем не менее подробно, "изнутри" описывает ее желания, повадки, поведение. Он как бы подглядывает за ней и, комментируя ее жесты и движения, высказывает предположения, какими импульсами она могла руководствоваться, совершая их. "Вчера она неумеренно и неразборчиво поела грибов, и жажда ее сильно томила. /…/ Напившись в ручье, она немного помедлила и посидела. Все еще было тихо, туманно в лесу. Домой идти не хотелось. /…/ она переправилась через ручей. /…/ Там ее ждали развлечения. Она напала на выводок рябчиков, скакнула в него, но неудачно, поглядела им вверх; на орешнике было гнездо, сорвала и выпила в нем два яйца, не вовсе насиженных. Еще поиграла с деревьями, шла буреломом. Подлезла под корень рухнувшей ели, это было приятно, но поскользнулась и въехала заднею частью в рыхлую землю. Потом посчастливилось. Напала на земляных диких пчел. Очень полакомилась. Правда, от этого лакомства морда горела и сильно щипало во рту, но это дело привычное. Еще разохотилась и старалась когтями, зубами и мордой расширить вход у дупла. Медом оттуда тянуло пряно и сильно, но предприятие не удалось, и только морда стала еще больше гореть. Пришлось пробежаться несколько раз по поляне. При этом в кустах спугнула она молодых тетеревов и стала усердно за ними гоняться. Потом она поиспражнялась и, успокоенная, повернула домой" (С.51- 52). Новиков верно угадывает нечто ребяческое в поведении животного, что образует единое детски-природное, символическое, заповедное поле в мироздании, из чего следует, что убить такое животное – все равно что убить ребенка. Следует еще напомнить, что в мифологическом сознании сохранилось представление о двойственной природе медведя. Согласно народным поверьям, медведь был прежде человеком, и доказывается это тем, что он может ходить на задних лапах, имеет сходные с человеком глаза, любит мед, водку и прочее. Восстановление в художественной системе Новикова раннеязыческих представлений осуществляется и с опорой на пушкинский текст – "Сказку о медведихе".

Новиков сцену убийства медведицы делает кульминационной: "И пересеклись в точке одной три устремления: ангела, зверя и человека". А произошло это так: Черныш-Троепольский в суматохе преследования зверя сумел осуществить свой план похищения Насти, которая лежала теперь у него поперек седла; Михайло плутал по лесу, предаваясь мучительным раздумьям о пролитой накануне его сотоварищами крови; раненая медведица в остервенении кидается на людей… Все произошедшее далее уместилось в одно мгновение: медведица лапой сбила коня, Настя упала, медведица устремилась на девушку, но Черныш-Троепольский успел выстрелить в нее.

Дальнейшие события рисуют сказочное, или по-новиковски идеальное разрешение конфликта. Уже готовы были в смертельной схватке сойтись противники, уже безмолвно подначивал Михайлу тот, Безымянный, что мечтал о крови, уже крепче сжимал Черныш-Троепольский в руке пистолет. Но тут раздался писк медвежонка, уютно устроившегося у ног мертвой матери. И этот зов жизни, это требующее к себе внимание существо в один миг изменило "дислокацию" сил. И вот уже ретировался "мешок, налитый кровью", превратившись то ли в корявый пень, то ли обернувшись темною ямою в земле, Михайло беззлобно улыбается, а Черныш-Троепольский ласкает, словно ребенка, поднятое на руки медвежье дитя ("человек с душой медведя гладит детеныша", - замечает автор). Но не может долго продолжаться идиллия на земле: неловкое движение, и взведенный курок извлекает из дула пулю, которая и убивает человека, "косматое сердце" которого только что было "подобно сердцу ребенка". И это не роковая случайность. На самом деле все предрешено в Божьем мире. Поистине "не упадет волос с головы без воли Отца": ведь за несколько минут до смерти Черныш-Троепольского увидел Михайло стоящего за его спиной посланца с небес – ангела смерти. Таким образом, Новиков по сути иллюстрирует, не обозначая ее, ту часть легенды, где Бог заставляет ангела узреть в темной расщелине земли червячков, которые находят себе пропитание, что означает, что не дело человека заботиться о своем будущем, протестовать и сопротивляться.

Автор так скрещивает все нити сюжета, что, "взаимоцепляясь" (С. 56), они образуют жесткую канву предопределенности всего сущего: потерявшая младенца Катерина прижимает к своей полной молока груди медвежат; те близнецы, что по воле Господа были лишены матери, тоже обретают ее – их соседка, потерявшая мужа, а потом, от горя, и младенца, заменяет им мать; строптивый ангел, отказавшись быть предводителем грядущего восстания, отлетает на небо, взяв с собой и Настину душу (Настя не пожелала оставаться более на земле, и ее, "святую и грешную, испепелил поцелуй небожителя", с. 59), а на месте их прощания зацветает розовый куст. Благостно-идиллическая концовка не понравилась Замятину. "На последней странице оказалось, что и Новиков не ушел от всеобщей эпидемии – плохих концовок, – писал он. – Выросший в конце, по изволению автора, розовый куст необходимо вырубить – чтобы не был розовым конец"[5]. Но критик был невнимателен и не обратил внимание на истинный конец рассказанной истории, который звучал как мрачное утверждение: "Богу богово, а кесарю – кесарево". Ангел не смог жить среди людей и не смог направить их к добру. Его путь поневоле был краток. А люди… Люди, готовые вершить свои богопротивные дела, спокойно обходятся без ангелов. И не стремятся они к покаянию. И хотят они быть выше Бога, самим устанавливать порядки, самим грешить и каяться.

Разговор мужиков, неуклюжесть и неповоротливость фраз которых филигранно воспроизводит в финале Новиков, звучит грозно и предостерегающе:

– Конечно … как бы сказать… оно направление взято в самую точку. А только ангелу с неба вышло-то не под силу задуманное … Крови не мог перенесть …

– Ну, на то он и ангел… Значит, того, в земных-то делах будет покруче. Конечно, ему… оно не способно… с крылами-то. Ну, а нам… как бы сказать… иди, не сворачивай!

– Недаром и он, знать, предсказал, как на смену ему сами придут мужики. И тогда будет дело.

- Да, уж дело так дело …как бы сказать … по-мужицки сработаем.

И крепко задумавшись, обещанного они поджидали. Ждали, побаивались, и все-таки ждали" (С. 59-60).

Финал звучит приблизительно так, как слова зеленоглазого мужика Корнея из рассказа Бунина "Чернозем", который, полуобернувшись к барину, зловеще шепчет: "Что-нибудь да будет!". Вот это-то тревожное и томительное ожидание катастрофы – но уже ретроспективно – живописал Новиков в 1919-1921 годах, когда он работал на повестью "Ангел на земле", сравнив ее с "восковой свечой, что зажжена нам в ночи". Он надеялся, "тепло от нее, свет и любовь" (С. 7) станут своеобразным ограждением от богоотступников. Идейная же напряженность повести, сгущенность и многоуровневость ее структуры дали право Замятину, сравнившему творчество писателя с работами его собратьев по перу, сказать, что у Новикова "больше синтеза" и "глубже перспектива" [6].

Примечания

1. Здесь Афанасьев приводит и другой вариант: "Нанялся ангел у мужика три года работать; выработал три рубля. Пошел на базар, накупил калачей и роздал нищим. Видит он: едут два мальчика, и упал лицом наземь, а после набрал камней и давай метать на избу. Вот стали его спрашивать: "Скажи, человече, зачем ты лицом упал наземь?!" – "А затем, что ради этих мальчиков Бог отнял у меня ангельские крылья," - "А зачем метал на избу каменья?". – "Затем, что хозяева на ту пору обедали, и я отгонял от них дьявола".

2. Замятин Е. О сегодняшнем и о современном // Русский современник. 1924. № 2. С. 271.

3. Новиков И. Современные повести. М., 1926. Кн. 2. С. 8-9. Далее все цитаты приводятся по этому изданию с указанием страницы в скобках.

4. Замятин Е. Указ. соч. С. 271.

5. Там же.

6. Там же.