Статья: Песенно-поэтическая антропология. Люди трудных профессий в изображении Ю.Визбора и В.Высоцкого

Ничипоров И. Б.

В поэтических произведениях авторской песни персонажная сфера всегда характеризовалась яркостью и социально-психологическим многообразием. Значительное место в песенной поэзии Ю.Визбора и В.Высоцкого занимает художественное раскрытие душевного склада персонажей, реализующих свой внутренний потенциал в "трудных" профессиональных призваниях, где в экстремальных положениях испытываются на прочность их личностные качества, межчеловеческие отношения. Это моряки, геологи, альпинисты, шахтеры, спортсмены, обретающие в стихах Визбора и Высоцкого возможность прямого нешаблонного речевого самовыражения, в котором угадываются как приметы времени, так и черты родства с творческим сознанием самих поэтов, постигающих нравственно-философские аспекты бытия. Сопоставление персонажных миров в творчестве двух крупнейших художников, представляющих различные периоды и направления в авторской песне, позволит как точнее определить специфику ее лирико-романтической ветви, так и приблизиться к осмыслению линий разграничения между несхожими жанрово-стилевыми тенденциями в бардовской поэзии.

Пути художественного познания внутреннего мира песенных героев у Визбора и Высоцкого весьма многоплановы. Прежде всего стоит отметить весьма распространенные в их поэзии портреты персонажей трудных профессий.

У Визбора элементы таких портретов проступают уже в ранних стихах и песнях середины 1950-х гг. ("Парень из Кентукки", "Закури", "Жить бы мне, товарищи, возле Мелитополя…", "Маленький радист" и др.). В них преобладает пока достаточно обобщенный поэтический рассказ о тех профессиональных общностях, представителями которых выступают герои – "маленькие радисты с большого корабля", о нелегких условиях их труда, в процессе которого происходит углубленное осознание ими ценности внутренних переживаний. Так, эмоциональная речь северного рыбака ("Жить бы мне, товарищи…") становится созвучной строю народной лирической песни:

Но живу я в том краю, там, где дни короткие,

В области Архангельской с детства рыбаком.

Северные девушки с гордою походкою

Вдоль по нашей улице ходят вечерком…

Позднее эти визборовские портреты героев становятся все более подробными и психологизированными. Социально-психологический облик персонажей предстает в них чаще всего в призме вдумчивого взгляда повествователя, способного в деталях поведения героя прозреть закономерности его душевного мира, – в "Командире подлодки" (1963), "Стармехе" (1965), "Репортаже о ракетчиках" (1968) и др. В стихотворении "Командир подлодки" из непосредственных впечатлений повествующего "я" ("вот что я видел…"), жестовых и речевых подробностей поведения командира рождается глубокое понимание трагедийного мироощущения героя, окруженного "водой, скрывающей черные глубины… память трагических походов". В "Стармехе" профессионально-бытовая конкретность и одновременно метафорическая выразительность картины противодействия моряков природной стихии ("Метелей белые ножи // Разламывал своей машиной") соединена с лирико-романтической тональностью в описании портрета и поведения героя: "Голубоглазый мой стармех // Экзюпери всю ночь читает". Оригинально здесь и композиционное решение: рассказ стармеха предстает в форме участного обращения к нему повествователя, досконально знающего детали жизни на корабле:

И Антуан Экзюпери

Вот здесь скрестил с тобой маршруты.

На море снег, на море снег…

Не только в портретных зарисовках, но и в напряженной сюжетной динамике прорисовывается Визбором ментальный склад героев трудных профессий. Говоря об антропологическом аспекте собственного художественного мира, поэт-певец подчеркнул расширенное понимание самого феномена "трудной профессии": "Сила человека – не в профессии и не в судьбе… Мои герои – это люди поступка, люди действия… Если вник в дело, которому посвятил тебя твой герой, то громким – и чаще всего неискренним – словам места в песне не остается". В сюжетике песен Визбора и Высоцкого преобладают поворотные, "пограничные" ситуации, сопряженные с этикой риска и открывающие для героев новое измерение жизни и профессионального труда.

В стихотворении Визбора "Вот вы тоже плавали когда-то…" (1958) коллективный рассказ о сущности морского призвания, сочетающийся с личностным повествованием одного из моряков, наполнен ощущением таинственного смысла перипетий дальнего плавания, что передается и на уровне поэтического языка, образного ряда, являющего сплав вещественного и метафизического: "Плыли мы неведомо куда // По путям надежды и познанья // … Я держусь за поручни надежд // И до боли вглядываюсь вдаль". В песне "В твоей душе" (1961) геологическое исследование природы вписано в образный контекст психологической лирики, ассоциируясь с бесконечностью познания близкой души: "Давно домой геологи вернулись, // А мне тебя искать еще сто лет!".

Особую художественную функцию выполняет у Визбора и хронотоп "окраины", "края" земли, сопряженный с атмосферой духовного и профессионального поиска героев. В песне "Окраина земная" (1965) в лирическом монологе моряка, наполненном возвышенным и одновременно тонким профессиональным чувствованием "гремящей окраины земной", обнаруживается близость морского призвания и крестьянского труда – в их причастности извечным – водной и земной – природным стихиям: "Мы словно пахари на поле, // И тралы родственны плугам".

Суровая реальность профессиональных будней нередко предстает в песнях Визбора в героико-романтических тонах, не скрадывающих, однако, неофициозного, драматичного ощущения нелегкой трудовой жизни, долгой оторванности от любимых людей: "И Кольский залив нам гудками повторит // Слова, что нам жены сказать не могли". ("Тралфлот"). В этой песне – сказе капитана рыбацкого судна – обращенное к слушателю-новичку повествование о море (с характерными, диалогически ориентированными, стилевыми особенностями: "мой друг", "пожалуйте бриться" и др.), о "Севере-старике", драматичной судьбе моряка – таит немалый педагогический потенциал.

Если у Визбора в социально-психологических портретах преобладает одухотворенно-романтическое начало, проистекающее от чувства единения героя со своей профессиональной средой, то в поэзии Высоцкого подобные "профессиональные" портреты, отличающиеся большей социальной остротой, зачастую предстают в виде пронзительной исповеди героя-одиночки, болезненно переживающего свою противопоставленность данной среде ("Я был слесарь шестого разряда…", "Песенка про прыгуна в высоту", "Песня о штангисте" и др.).

Центральным в исповедальном монологе героя "Песенки про прыгуна в высоту" (1970) становится его напряженное, строящееся на неизбывных контрастах ("Лишь мгновение ты наверху – // И стремительно падаешь вниз") самоосознание не в качестве человека-функции, но как уникальной творческой личности, отстаивающей право на нестандартность в борьбе со сковывающими его "голосами" враждебной среды:

Но, задыхаясь словно от гнева я,

Объяснил толково я: главное,

Что у них толчковая – левая,

А у меня толчковая – правая! .

Новый свет на надрывное состояние героя в профессиональной сфере проливает и его семейная драма, подчеркивающая внутреннюю конфликтность и многомерность созданного портрета: "Жаль, жена подложила сюрприз: // Пока я был на самом верху – // Она с кем-то спустилася вниз…". Поэтика контрастов, этический и профессиональный максимализм в отношении противопоставляющегося зрительским "крикам" героя к себе важны и в "Песне о штангисте", (1971), "Вратаре" (1971), "Песне о сентиментальном боксере" (1966).

В песнях Высоцкого предметный мир, сами "орудия" и "средства" профессиональной деятельности нередко вовлечены в орбиту личностной экзистенции персонажа, вступают с ним в сложные партнерско-сопернические отношения, как это происходит со штангой ("Песня о штангисте") или с самолетом в стихотворении "Я еще не в угаре…" (1975). В последнем возникает даже развернутый психологический портрет не только лирического "я", но и многим близкого ему самолета – "отбившегося от рук", "отгулявшего до последней черты"… Состояние соперничества-сплоченности с миром, смертельного риска в бою, экстатическое напряжение героя в кульминационные мгновения профессионального, боевого самовыражения придают песням рассматриваемого круга балладное звучание, которое подчеркивает глубину их бытийного содержания:

Двадцать вылетов в сутки –

куда веселей!

Мы смеялись, с парилкой туман перепутав…

В отличие от поэзии Визбора, в подавляющем большинстве стихов и песен Высоцкого о людях трудных профессий преобладают сюжет-поединок, сюжет-катастрофа, акцент на предельном надрыве оказавшегося в "пограничной" ситуации героя – в большом спорте, морском сражении, покорении горной вершины, геологоразведочной экспедиции… Сам поэт-певец признавался: "Я стараюсь для своих песен выбирать людей, находящихся в момент риска, которые в каждую следующую секунду могут заглянуть в лицо смерти, которые находятся в самой-самой крайней ситуации" . Такой осознанный подход и придает антропологическому аспекту этих произведений повышенную значимость.

Архетипическая для художественного мира Высоцкого ситуация поединка человеческой воли со смертью прочерчивается уже в ранней песне "Сорок девять дней" (1960) и получает дальнейшее углубление. Катастрофичный сюжет морского сражения в стихотворении "Еще не вечер" (1968), являя частую для философской лирики поэта "схватку бесшабашную" с судьбой, становится одновременно и испытанием прочности профессионального сообщества ("А крысы – пусть уходят с корабля"), и обнаружением спасительной близости бунтующих душ персонажей к природной бесконечности: "Ведь океан-то с нами заодно". А в "Натянутом канате" (1972) в сюжетной динамике, "спрессованной" пространственно-временной организации выстраивается целостная онтология рискованного "пути без страховки", "боя со смертью", внутренне оппозиционная духовному "лилипутству", барачно-лагерной обезличенности советского "гетто".

Творческое проникновение обоих бардов в различные профессиональные сферы неизбежно несло в себе проявление инакомыслия в отношении к Системе, постижение уязвимых сторон сознания "homo sovieticus". У Визбора – это прежде всего вызвавший недовольство официоза "Рассказ технолога Петухова" (1964), неожиданно точно для тех лет отразивший стремление советского человека непременно видеть себя "впереди планеты всей" – причем одновременно и в "делании ракет", и в "области балета"… В стихах Высоцкого сходные черты психологии героев проявились в некоторых "спортивных" песнях – в трагикомичном поединке бегуна с "гвинейским другом" ("Марафон", 1971), истории с прыгуном, надрывно мечтающим "догнать и перегнать Америку" ("Песенка про прыгуна в длину", 1971), в примечательном шахматном состязании ("Честь шахматной короны", 1972).

Сквозной в "профессиональных" песнях Высоцкого становится и ситуация противостояния ищущей творческой личности власти бюрократии. В "Песне о конькобежце…" (1966) звучит взволнованный монолог "маленького человека" от спорта, готового всеми способами отстаивать свое достоинство в борьбе с безликой спортивной системой. Неожиданный сюжетный поворот в "Случае на шахте" (1967) высветил в трагикомических тонах оборотную сторону громких соцсоревнований и выявил частое неблагополучие внутри самих трудовых сообществ, когда передовой шахтер-стахановец остается под завалом по корыстной воле своего же окружения, "пившего вразнобой "Мадеру", "старку", "зверобой"". В стихотворении же "Тюменская нефть" (1972) насыщенное бытийным смыслом интуитивное чувствование героем-нефтяником недр родной земли – "что подо мной не мертвая земля", концентрация его душевных и физических сил ("счастлив, что, превысив полномочия, // Мы взяли риск") противостоят языковой мертвенности бюрократических "депеш" из "центра":

И шлю депеши в центр из Тюмени я:

Дела идут, все боле-менее,

Что – прочь сомнение, что – есть месторождение,

Что – больше "более" у нас и меньше "менее".

В творчестве обоих бардов песни о людях трудных призваний заключают и художественное постижение межчеловеческих отношений, возвращавшее в общественное сознание тоталитарной эпохи забытую чистоту и свободную от идеологических догм, социальной конфронтации искренность этих отношений – как в личной, так и профессиональной сферах.

В стихотворениях Визбора "Я иду на ледоколе…" (1973), "Остров сокровищ" (1972) межпрофессиональная солидарность воспринимается героем как мощная опора в повседневном труде. В первом из них рассказ бывалого, "идущего на ледоколе" моряка о профессиональной сплоченности с подводниками ("У подводника гитара // И ракет большой запас") органично вписывается в проникновенное послание, обращенное к далекой возлюбленной. И таким образом в мироощущении визборовского персонажа выстраивается художественная диалектика коллективного и индивидуального: "Но никто из них не видит // В чудо-технику свою… // Что печально, дорогая, // Жить на свете без тебя". У Визбора и Высоцкого значительное место уделено и воспеванию красоты мужской дружбы, закаленной в нелегких испытаниях профессиональной судьбы, а также на фронтовых путях – если вспомнить "военный" цикл Высоцкого. В стихотворениях же Визбора "Остров сокровищ", "Десантники слушают музыку" (1963), "Экипажу Рюмин – Попов" (1980) художественное познание "биографии трудных морей", скрытых "механизмов" "мужского общежития во всей своей красе" на море и в небе достигнуто в соединении реально-бытового и возвышенно-романтического изобразительного планов:

Когда-нибудь закончится

Обилие чудес –

Вернутся к нам в Сокольники

Соколики с небес

Земные – это правильно, –

Но все ж немножко ангелы:

Один из испытателей,

Другой из ВВС.

Размышления о формах межчеловеческого родства в профессиональных, семейных отношениях обретают в поэзии Визбора и философское звучание, расширяя сферу лирической эмоциональности поэта-певца. Так, в стихотворении "Я бы новую жизнь своровал бы, как вор…" (1968) подлинно актерское вчувствование в личностный смысл различных профессиональных судеб умножает в глазах героя ценность тепла семейной привязанности: "Но ведь я пошутил. Я спускаюсь с небес, // Перед утром курю, как солдат перед боем. // Свой единственный век отдаю я тебе". На соединении предметно-бытовой и метафизической составляющих построено изображение профессионального труда и в стихотворении "Как песни, перетертые до дыр…" (1965). Осуществляемая радистом связь видится как "напиток драгоценный", наполняющий души героев – "поверх барьеров" пространств – ощущением целостности бытия, потаенного родства несхожих душевных миров. С композиционной точки зрения здесь существенна синхронизация поэтического видения далеких человеческих судеб:

А в южных городах встают девчонки

И в институты разные спешат,

И крестят, как детей, свои зачетки,

И с ужасом шпаргалками шуршат.

А в северных морях от юта к баку

Штормище ходит, ветрами ревет…

"Драгоценная связь" людей в профессиональном общении оказывается значительной и в психологической лирике Высоцкого, где она, чаще, в сопоставлении с произведениями Визбора, ассоциируется с мучительной надорванностью человеческого "я".

Яркий пример тому – песня "Ноль семь" (1969), где поэтизация будничного труда телефонистки ("Стала телефонистка мадонной") проистекает из драматичного положения героя на грани одиночества. Сила лирической эмоции выражена здесь в прерывистой ткани стиха, сочетающей взволнованный монолог с диалогическими, адресованными любимой женщине и другу репликами. "Профессиональная" ситуация телефонной связи обретает психологическую значимость:

"Девушка, милая! Я прошу – продлите!

Вы теперь как ангел – не сходите ж с алтаря!

Самое главное – впереди, поймите…

Вот уже ответили.

Ну здравствуй, это я!".

Поиск "зон" душевной открытости личности в разнообразных сферах профессиональной деятельности сближает песни Визбора и Высоцкого. Причем речь может идти и о глубоком единении душ в общем призвании, как, например, в "Скалолазке" Высоцкого (1966), и о кратковременных, но весьма значимых человеческих общностях, показанных, например, в стихотворениях Визбора "Такси" (1965) и Высоцкого "Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам…" (1965), которые созвучны по сюжетной ситуации. Если у Визбора личная драма героя приоткрывается в неожиданно доверительном диалоге с незнакомым таксистом, то стихотворение Высоцкого построено как рассказ бывалого таксиста, тонко чувствующего коммуникативный смысл своего труда и приобретшего в этом труде опыт понимания самых разных человеческих душ. "Новеллистичная" структура его рассказа, сотканного из внутренне связанных миниэпизодов и характеризующегося афористической емкостью словесной ткани, приоткрывает в монологе "ролевого" героя психологическую глубину:

Мы случайные советчики, творцы летучих фраз, –

Вы нас спрашивали – мы вам отвечали.

Мы – лихие собеседники веселья, но подчас

Мы – надежные молчальники печали.

В поэзии Визбора и Высоцкого изображение психологии героев – представителей трудных профессий, экстремальных условий их жизни отразилось и в сближающей обоих поэтов системе образов-символов. Символическим потенциалом наделены здесь пространственные образы моря, гор, Земли, а также сквозной мотив пути.

В визборовской песне "Океан" (1963) символический образ одушевленной морской стихии спроецирован как на извечную тягу души к непостижимому ("неразрешимое решать"), так и на реальные эпизоды жизни людей трудного призвания: "И, как подвыпивший подводник, // Всю ночь рыдает океан". В стихотворении же Высоцкого "Шторм" (1976) яркая словесная фактура профессионального языка моряков ("Мы говорим не "штормы", а "шторма… чтим чутье компасов и носов") открывает таинственное измерение как в душевном мире персонажей, так и в живописуемых здесь океанских просторах: "Кто в океане видит только воду – // Тот на земле не замечает гор".

Хронотоп гор у обоих бардов также имеет глубокий образный, антропологический смысл. Размышляя о личностном значении альпинистской деятельности, Визбор отмечал в ней мощный стимул внутреннего роста человека, который "возделывает сам себя, засеивает поле своей судьбы мужеством, взращивает в себе мощные и прекрасные всходы. От этого и накапливается в альпинисте мудрость философа". В "горных", "альпинистских" песнях Визбора и Высоцкого именно на "самовозделывании" личности в общении с миром гор и сделан главный акцент. У позднего Визбора "альпинистская" песня все определеннее вбирает в себя элементы философской элегии: в стихотворении "Тропа альпинистов – не просто тропа…" (1976) центральный образ постепенно познаваемого героями горного пространства помещен в широкое ассоциативное поле:

Тропа альпинистов – не просто тропа:

Тропа альпинистов – дорога раздумий

О судьбах миров, о жестокости скал,

О женщинах наших, которых мы любим.

У Высоцкого же экзистенциальный характер приобретает образная оппозиция "равнины" и "гор". Так в стихотворении "Здесь вам не равнина" (1966) антропологическая значимость вживания героя в мир, где "за камнепадом ревет камнепад" сопряжена с этикой риска, самоиспытания, отказа от "уюта", с осознанием непрерывности духовного поиска: "Но мы выбираем трудный путь, // Опасный, как военная тропа". Весомой оказывается здесь, а также в "Военной песне" (1966), и образная ассоциация полного опасностей мира гор и исторических судеб соотечественников на нелегких фронтовых дорогах:

Как Вечным огнем, сверкает днем

Вершина изумрудным льдом –

Которую ты так и не покорил.

А в "Гимне морю и горам" (1976) бесконечная перспектива духовного восхождения личности в "служении стихиям", глубинное чувствование полюсов бытия заряжает ее ощущением причастности к вечности, всеединству мира – его высот и глубин: "Благословенны вечные хребты, // Благословен Великий океан!".

Таким образом, символика пути, дорог жизни оказывается сквозной в произведениях Визбора и Высоцкого анализируемого ряда. Хотя если у Визбора чаще подчеркнуто врачующее воздействие "дорог", морских путей на души героев ("Плаваем мы не от скуки, // Ищем не просто тревог: // Штопаем раны разлуки // Серою ниткой дорог"), то в поэтическом контексте Высоцкого неумолимо ожидающие героев-"профессионалов" "четыре четверти пути", "непройденные дороги" и "невзятые рубежи" над "пропастью" – как правило, имеют трагедийную окрашенность, знаменуют катастрофические изгибы человеческой судьбы, "пограничные" вехи душевного мира и социального положения личности ( "Натянутый канат", "Песня летчика", "Спасите наши души", "Ну вот, исчезла дрожь в руках…" и др.).

В поэтических мирах двух поэтов-бардов принципиально важна и связь интуиций о судьбах представителей трудных профессий с пониманием творческого призвания Поэта. Так, в визборовской "Песне о поэтах" (1963) неординарное для своего времени размышление о драматичной участи поэтов "служить в госкомитетах" выводит на осознание органичной близости вольнолюбивого творческого призвания профессиональному труду в экстремальных, свободных от сковывающей официальности условиях – мысль, обретающая здесь и скрытый социальный подтекст:

Им бы, поэтам, плавать бы в море,

Лед бы рубить им на ледниках,

Знать бы им счастье, мыкать бы горе,

Камни таскать бы им в рюкзаках.

Высоцким же личностный, "профессиональный" поединок поэта-певца с царящей в обществе кривизной в заостренной форме изображен в дилогии "Певец у микрофона" и "Песня микрофона" (1971). Прописанная с мельчайшими подробностями профессиональная ситуация сценического выступления, увиденная "глазами" певца, а затем и микрофона, пронизана ощущением повышенного экзистенциального, психофизического напряжения, родственного душевным состояниям персонажей "морских" и "альпинистских" песен:

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И – жара!.. Жара!.. Жара!..

"Пороговое" состояние героя Высоцкого на сцене – в общении с гитарой, микрофоном, аудиторией – порождено чувством глубинной внутренней обнаженности творческой личности в ее стремлении на пределе сил открывать правду в мире лицемерия. А во взволнованной "исповеди" микрофона, в итоге не сумевшего подавить свою индивидуальность ради "патоки, сладкой помеси", нравственный максимализм предопределяет тяжелейшую "профессиональную" драму:

В чем угодно меня обвините –

Только против себя не пойдешь:

По профессии я – усилитель, –

Я страдал – но усиливал ложь.

Расширенное восприятие обоими поэтами феномена трудной профессии позволяет, таким образом, соотнести их "сюжетные", "ролевые" песни о моряках и альпинистах, шахтерах и нефтяниках с глубокими раздумьями о бытийной, социальной роли творческой личности в современности и Вечности.

Итак, антропологический аспект оказался ключевым в "персонажных" стихах-песнях Визбора и Высоцкого, обращенных к постижению судеб людей нелегких профессиональных призваний. В этих плотно "населенных" самыми различными характерами произведениях запечатлелись жизненные пути современников в их профессиональной, творческой деятельности – людей, обретших в бардовских песнях свободную от официозного грима возможность прямого вербального самораскрытия в конкретных речевых формах.

Разноплановое в жанрово-стилевом отношении – от лирических монологов до "ролевых" песен-"минипьес" – песенное многоголосие в произведениях Ю.Визбора и В.Высоцкого было направлено на углубленное исследование душевной жизни личности с учетом психологического фактора экстремальности; потаенных "механизмов" межчеловеческого общения, бытийных основ отношений человека и мира, запечатлевшихся у обоих авторов в близком образно-символическом ряде. Однако если у Визбора преобладают поэтические, нередко окрашенные лирико-романтическими тонами портреты героев, данные сквозь призму взгляда повествователя, то стихи-песни Высоцкого характеризуются более напряженной, трагедийной, часто балладной сюжетной динамикой, острой конфликтностью, исповедальной пронзительностью, что отразило общую направленность эволюции авторской песни – от романтических истоков 1950-х гг. к последующему усилению трагедийного звучания и социальной остроты в творчестве бардов 1970-80-х гг. (В.Высоцкий, А.Галич, А.Городницкий, поздний Б.Окуджава, И.Тальков и др.).

Разнообразная типология характеров, сюжетных ситуаций в стихах-песнях Ю.Визбора и В.Высоцкого о людях трудных профессий несомненно расширила горизонты поэтического слова и способствовала обогащению лирики новыми перспективами антропологического знания.