Статья: Архитекторы-иностранцы при Петре Великом

Грабарь И. Э.

В частности, история русского искусства и особенно русской архитектуры есть не что иное, как история эволюции европейских форм, попадавших на русскую почву. Приток этих форм был непрерывным от самого начала Руси до появления Петра и, начиная с Ивана III, из года в год увеличивался, дойдя при первых Романовых почти до полного переустройства жизни на западный лад. Технический язык документов эпохи царя Алексея Михайловича и, особенно, Федора Алексеевича пестрит иностранными терминами в неменьшей степени, чем при Петре Великом, и уж, конечно, в гораздо большей, чем в наше время. "Глымзы", "базы", "каптели", "фрамуги", "каракштыны", "штап салькелен", "штап ганен", - без этих терминов не обходился ни один договор о постройках того времени, и видно, что их до страсти любили. Специалисты не прочь были щегольнуть непонятным простому обывателю заморским словечком, и можно себе представить, как лихо и с каким смаком они его произносили.

В дни детства Петра в знаменитой Немецкой слободе в Москве было уже изрядное число всяких "мастеровых людей сторонних чужих земель", были инженеры, архитекторы, живописцы, скульпторы и всякие "палатных и каменных дел мастера". Взявши Азов, Петр задумал создать из него вторую столицу, большой приморский город с грандиозной верфью, на которой он мог бы строить корабли – не чета воронежским, - словом, он затевал там нечто вроде того, что потом создал на Неве. Для этого у него и в Немецкой слободе было недостаточно "мастерового люда" - "всяких художеств мастеров". Нужны были тысячи новых людей, которых он и нашел во время своего пребывания за границей.

Первая большая партия таких людей была нанята в течение марта, апреля и половины мая 1698 года в Амстердаме, всего до 1000 человек. Для отправки их пришлось зафрахтовать четыре корабля, из которых два отправили в Архангельск, а два к Балтийским берегам, чтобы доставить людей в Москву на Нарву1. По приезде Петра в Лондон здесь была нанята еще одна большая партия "мастеровых людей", в числе которых находилось несколько инженеров и архитекторов. Из имен этих последних известно лишь одно: инженера Яна Перри2. Вернувшись из Англии снова в Амстердам, Петр опять нанимает "многих инженеров", из которых Гюйсен сохранил нам в своем журнале только одно имя – инженера Гонц. Наконец, в Вене, на обратном пути в Москву, нанята четвертая большая партия "всякого рода художников". Сохранилось известие, что в Азове работали инженеры и архитекторы разных национальностей, и в числе их три австрийца, один пруссак, один француз и один англичанин. Кроме чисто инженерных сооружений, произведенных ими и там, и помимо жилых домов для служащих, они построили еще целый монастырь и собор.

Со времени основания в 1703 году Петербурга такие большие партии иностранных техников привозятся почти каждый год, и скоро в новой столице их стало уже так много, что в Петербурге завелась своя "Немецкая слобода", едва ли значительно уступавшая числом жителей московской. Так называлась тогда вся левая сторона города, на которой с основания здесь в 1794 году Адмиралтейства начали селить иностранцев, служивших на верфи. Еще больше их стало со времени появления Литейного двора. К 1717 году здесь было уже несколько иностранных церквей – три лютеранские, из которых одна финско-шведская, и одна католическая. Ввиду массы наезжавших сюда иностранцев-путешественников пришлось завести казенный почтовый двор – нечто вроде гостиницы для приезжих, - перестроенный из прежнего питейного дома. Он стоял приблизительно там, где теперь приходится служительский корпус Мраморного дворца, и был одним из самых нарядных зданий по всей набережной. В 1715 году Петр велел здесь большую "залу убрать наилучше". Сюда любил захаживать сам царь и здесь же устраивал иногда "ассамблеи".

Первый петербургский архитектор-иностранец был Доменико Трезини, который до 1713 года, по-видимому, строил тут один3. За первые десять лет существования города им выстроено чудовищно много, до того много, что трудно представить себе, когда этот человек мог спать и есть, да еще участвовать в маскарадах, да исполнять обязанности церковного старосты в своей церкви. Он выстроил – ни много, ни мало – всю первоначальную набережную Петербургской стороны и всю "набережную Миллионную", т.е. ту, которая тянулась на месте нынешней Дворцовой, отступя несколько назад от теперешней линии домов, приблизительно в линию с Зимним дворцом и Эрмитажем по Миллионной улице. Кроме того, он безостановочно вел стройку Петропавловской крепости, сначала земляные, а позже и каменные укрепления. Из построек его эпохи не сохранилось ни одной, и самое раннее из сохранившихся его произведений – Петровские ворота (1717 - 1718 годы) и Петропавловская колокольня (1714 – 1725 годы)4. О набережной на Петербургской стороне мы можем составить себе некоторое представление по гигантской панораме Петербурга, гравированной Алексеем Зубовым. Панорама эта, сверх обычных во всякой панораме условностей, имеет еще и ту, что на ней в один ряд и непрерывною лентою изображены не только оба берега Невы, но еще и часть Большой Невки и Фонтанки. Зато не захвачена Немецкая слобода, и на "Адмиралтейском острову" взят только Летний сад с Невы и с Фонтанки. Свою панораму Зубов окончил в 1716 году, но для полноты прибавил в следующем году еще 11 небольших гравюрок, видов разных "знатнейших" палат и других сооружений, как в самом городе, так и в его окрестностях5. Наиболее старательно и, видимо, точно изображена набережная на Петербургской стороне, открывающаяся большими затейливой архитектуры палатами вице-канцлера Шафирова. Как и большинство домов этой набережной, шафировские палаты были мазанковые, на высоком каменном фундаменте с погребами. Направо от него стоят палаты Никиты Моисеевича Зотова, первого "князь-папы", дальше виднеются дома стольника Ржевского, канцлера Головкина и других приближенных Петра6.

Довольно точно изображена у Зубова и нынешняя Университетская набережная с дворцом Меншикова и стоящею с ним рядом его же домовою церковью Воскресения Христова. Первый дом Меншикова был на Петербургской стороне, рядом с Шафировским, с левой стороны от него, и на панораму не попал. Как и все другие, он был мазанковый, хотя и отличался от своих соседей роскошью своего наружного и внутреннего убранства. Когда Петр подарил Васильевский остров своему любимому "Саше", то он тотчас же выстроил там, на берегу Невы большие "хоромы" в два света, а когда они были окончены, приступил к постройке "палат" ближе к берегу. Хоромы – т.е. деревянный дом – стояли несколько отступя от Невы, а "палаты", или каменный дом, он заложил на самом берегу. Это тот самый "дворец Меншикова", в котором теперь помещается 1-й Кадетский корпус.

Сваи под его фундамент начали бить еще в августе 1710 года, тотчас после отделки "хором", но до 1713 года дело вперед не продвинулось, так как Меншиков был все время в отъездах, а Трезини и без того был завален делами по горло. В июне 1713 года "светлейший" нанял где-то около Гамбурга немецкого архитектора Готфрида Шеделя, которому и поручил постройку своих новых дворцов в Петербурге и в Ораниенбауме. Так как жить в России с бусурманским именем, да еще без отчества было никак нельзя, то его, как и Трезини, очень скоро окрестили русским именем и отчеством и уже заодно переменили несколько и фамилию. Domenico Trezzini превратился в Андрея Петровича – иногда и в Андрея Акимовича – Трезина; Gottfried Schädel в Ивана Ивановича Шейделя, а потом и в Шейдена. Это тот самый Шейден, который потом, при митрополите Рафаиле Заборовском, в 1730-х годах перестроил чуть не половину киевских церквей и превратился в заправского киевлянина, а под конец и в киевского помещика. Судя по Зубовской гравюре, дворец Меншикова сохранил до настоящего времени в общих чертах свой первоначальный облик, нет только перед ним его пристани, да изменилось покрытие, особенно кровли боковых выступов, выглядевших тогда башенками, увенчанными массивной княжеской короной. Дворец этот был долгое время, чуть ли не до первых больших построек Растрелли-сына, самым большим и нарядным домом Петербурга, от которого считал долгом приходить в восторг каждый из иностранных туристов-писателей. Внутри сохранились только лестница и зал, и то не в своем первоначальном виде, а, вероятно, так, как они были переделаны в последние годы пребывания Меншикова у власти7.

Если его дворец был самым пышным в городе, то, пожалуй, самым парадным изо всех тогдашних загородных дворцов был его "увеселительный дом в Оранибоме". Первые загородные дворцы были очень невелики и просты по архитектуре. Такой дворец нам сохранил тот же Зубов в одной из своих приклеек к панораме. Это небольшой двухэтажный домик в семь оконных осей, на довольно высоком фундаменте, с высоким же крыльцом, к которому вплотную подходит небольшой канал. Спереди разбит фигурный цветник и стоят трельяжные беседки, а сзади виднеется густая рощица-парк. Все убранство дома состоит в разбивке его стен пилястрами, в балюстраде на аттике и в затейливой обработке слухового окна. Вот простейший тип первых петровских загородных дворцов.

Ораниенбаумский дворец свидетельствует о таком широком архитектурном размахе, какого не было в Петербурге до Леблона. Отдельные детали дворца неизмеримо ниже его общего замысла, смелой циркумференции его крыльев с интересно задуманными павильонами на концах и с двухэтажным корпусом, увенчанным такою же короною, как и павильоны петербургского дворца, - в центре. Центральная часть соединялась с павильонами поверх нижней анфилады комнат открытой галереей, в настоящее время уже забранной и утратившей прежнее очарование. Поразительное сходство некоторых приемов и деталей в обоих меншиковских дворцах не оставляет сомнения в том, что строил его не Шедель, как он об этом и сам говорит в своем прошении на имя императрицы Елисаветы Петровны. Но именно потому, что выполнение здесь далеко не на высоте замысла, хочется думать, что первая мысль этой композиции родилась в чьей-то другой голове. Особенно это приходит в голову при взгляде на дворец с моря, откуда видна эта единственная в своем роде "лестничная выдумка" - сложная система сходящихся и расходящихся линий, то пропадающих, то вновь появляющихся площадок, теряющихся и опять выплывающих перил и балясин8.

В 1713 году в Петербург прибыл знаменитый немецкий архитектор и скульптор, строитель берлинского дворца и цейхгауза, автор "масок умирающих воинов" и памятника великому курфюрсту – Андреас Шлютер (1664 -1714). Он пробыл здесь лишь год и умер, не успев за это время построить ничего монументального. Возможно, что именно он, назначенный Петром "боу-директором", дал Меншикову общую идею для его загородного дворца. Шедель, несомненно, должен был благоговеть перед этим великим человеком, которого знала вся Северная Германия.

Мы, вероятно, никогда не узнали бы ничего из того, что было сделано в Петербурге Шлютером, если бы случайно не сохранился один архивный документ, напечатанный Голиковым в его "Деяниях Петра Великого". Желая показать, как "великий государь при государственном хозяйстве столько же занимался и домашним", он приводит дословно записку, посланную Петром весною 1714 года комиссару Сенявину, заведовавшему в то время всеми строительными делами в Петербурге. В этой записке он приказывает "на летнем дворе в палатах скульптурною работою делать вновь между окнами верхними и нижними фигуры (как боу-директор даст)" и дает еще некоторые указания относительно лестницы и других помещений. "Боу-директором" был только Шлютер, и из этого документа ясно следует, что все барельефы между окнами обоих этажей принадлежат ему. Если он и не успел их поставить все на место, так как около середины мая он уже умер, то оставшиеся в Петербурге его помощники, которых он привез с собой из Германии, и особенно помогавший ему в скульптуре формовщик Морберг, - несомненно, сделали это после смерти своего патрона. Шлютеру же принадлежит и превосходная декоративная скульптура над входными дверями дворца, так же как и деревянный барельеф на лестнице, изображающий Минерву, столь схожий по приемам с резными дверями берлинского цейхгауза. Кое-что принадлежит ему и в убранстве верхних комнат дворца. Шлютер, несомненно, успел приложить свою руку ко многому за год, проведенный им в Петербурге, но всё это было потом изменено, и докопаться в позднейших наслоениях до шлютеровского "материка" невозможно.

Шлютер привез с собой рисовальщика Иоганна Браунштейна, который ему был нужен в качестве чертежника при разработке проектов и снимании с них копий. Этот Браунштейн, превратившийся в Бронштейна, прослыл вскоре заправским архитектором, и имя его приходится встречать еще и в строительных делах 1724 года. Ни одной ответственной постройки ему не было поручаемо, хотя он и много строил в Кронштадте и работал в некоторых загородных дворцах9.

Из других архитекторов-немцев петровской эпохи надо назвать еще Швертфегера, Матарнови, Гербеля и Ферстера.

Имя Швертфегера (Schwertfeger) встречается впервые в делах Канцелярии строений в 1723 году, когда его называют архитектором Александро-Невского монастыря. Трезини, составивший проект этого монастыря, заведовал только его первыми каменными постройками, все же остальное и самый собор – уже не первоначальный трезиниевский, а другой, по новому проекту, - строил Швертфегер10. Деятельность его, по-видимому, всецело ограничивалась стройкой монастыря, и только изредка его имя мелькает в документах Канцелярии строений по поводу составления разных экстренно понадобившихся проектов или участия в специальных заседаниях.

Матарнови – Georg Johann Mattarnowy, по-русски Иван Степанович Матерновий, - несмотря на свою почти по-итальянски звучащую фамилию, был чистокровнейшим немцем, притом, видимо, из северян. Он говорил и писал только по-немецки и по-немецки же пишет ему князь Черкасский, обер-комиссар канцелярии, адресуя: "Herr Architector Mattarnowy". Даже итальянец Трезини не находит ничего лучшего, как обращаться к нему русскими же письмами, снабженными только его итальянской подписью: "Иван Степанович мой государь и брат и кум здравствуй", пишет он ему обыкновенно. Матарнови появился в Петербурге в 1714 году, а в ноябре 1719 года уже умер11. Он построил так называемый второй Зимний дворец, перестроенный в 1726 году Трезини и стоявший на том месте, где находится угол Эрмитажного театра у моста. Ему же принадлежит проект первой каменной церкви Исаакия Далматского и проект "Кунсткамеры". Исаакиевская церковь была снесена перед постройкой собора по ринальдиевскому проекту при Екатерине II, а Кунсткамера цела до сих пор, хотя и в сильно изуродованном виде12. Это - здание библиотеки Академии наук. Его прежний вид сохранился в гравюрах, изданных Шумахером в 1741 году.

После смерти Матарнови все постройки, которые он вел, были переданы Николаю Фридриху – или, как его звали у нас, Николаю Федоровичу – Гербелю (Nicolaus Fridrich Härbel), родоначальнику столь известной впоследствии русской дворянской фамилии, давшей много выдающихся на разных поприщах представителей. Гербель был родом из немецкой Швейцарии – "архитектором швицейской земли", приехал в Петербург в 1717 году13 и умер здесь в 1724 году. В 1721 году он был так завален строительными делами, что обратился к Петру с длинным прошением, умоляя его дать ему помощников и больший комплект рабочих, без которых справиться ему со всеми делами нет никакой возможности. Из его многочисленных построек, перечисленных в этом документе, не сохранилось до нас ни одной, и только кое-что из них мы можем восстановить по гравюрам и случайным чертежам, снимавшимся по различным поводам в течение XVIII века и уцелевшим в архиве Министерства двора. В драгоценном альбоме рисунков петровского времени, хранящемся в Эрмитаже, есть его подписной проект какой-то церкви с колокольней, - по всей вероятности той, которую Петр хотел строить на Васильевском острове в 1723 году. Он велел тогда всем петербургским архитекторам сделать проекты, и такое приказание получил и Гербель. Архитектура этой церкви не говорит о большом даровании ее автора, повторяющего в общих чертах мысль Петропавловского собора, но сдобрившего ее множеством кудреватых украшений.

Еще один немец – Ферстер (Johann Christian Förster) фигурирует в 1720-х годах в роли архитектора "в сарском селе и на пудожьи у дела мелницы". Он редко подписывается архитектором, чаще же всего "мармулиром и архитектом". Это тот самый Ферстер, со слов которого Штелин записал свой анекдот и том, как императрица Екатерина Алексеевна, желая сделать Петру приятное, тайком от него во время его путешествия за границу в 1715 и 1716 годах велела выстроить на "Сарской мызе", подаренной ей супругом незадолго до того, "каменный увеселительный замок". Этот первый Царскосельский дворец строил, по словам Ферстера, именно он, и по возвращении Петра из-за границы присутствовал при осмотре его царем, изумленным столь неожиданным и приятным сюрпризом.

Вот все немцы, которых мы видели в роли архитектора Петра Великого. Из голландцев был здесь только один Стефен Фан Звитен (Steven van Zwieten), появившийся, по-видимому, только в 1721 году и тогда же приступивший к постройке "палат противу Екатеринъгофа на острову" по собственному проекту. Это так называемый "подзорный дворец", стоявший на островке при слиянии Фонтанки с Невой, на взморье. Помощником его был фламандец Франсуа де Вааль (Françoy de Waal) – "палатных дел мастер", которому и принадлежат чертежи подзорного дворца, хранящиеся в петровском альбоме Эрмитажа. В 1724 году имя Фан Звитена еще встречается в делах Канцелярии строений, когда этот дворец достраивал уже де Вааль, а сам он был всецело занят постройкой загородного дворца в Дальних Дубках. Чертежи последнего также сохранились в эрмитажном альбоме. В сравнении с подзорным дворцом Дальнедубский гораздо проще, - одни гладкие стены, лишенные каких бы то ни было украшений. Подзорный дворец, напротив того, донельзя перегружен всяким вычурным убранством, очень испортившим его, в общем, благородные и стройные пропорции. Начиная с 1723 года, всей постройкой этого дворца заведовал один де Вааль, и возможно, что он именно внес в его строгую, чисто голландскую архитектуру всю эту забавную барочную чепуху, отдающую невероятной провинцией и лубком.

В 1716 году прибыл в Петербург нанятый для Петра Лефортом в Париже Леблон (Alexandre Jean Baptiste Leblond; 1679 – 1719).

Петербургским постройкам этого замечательного французского мастера – быть может, самого оригинального архитектурного дарования тогдашней Франции – суждено было разделить судьбу огромного большинства памятников петровского времени: они все либо погибли, либо сохранились в неузнаваемо искаженном виде, либо, наконец, - и таких больше всего – остались только в чертежах, в невыполненных и даже не начатых постройкою проектах, сохранившихся в собрании Эрмитажа.

Леблон успел – и то не совсем - построить только Большой Петергофский дворец, совершенно перестроенный позже Растрелли-сыном. В архиве Министерства двора сохранился проект этой прелестной леблоновской композиции, если не оригинал его, то, во всяком случае, копия одного из учеников, бывшая "в деле", как свидетельствуют многочисленные пометки, сделанные на чертеже рукою Петра Великого. Это типичная леблоновская архитектура, такая, какую мы знаем по его увражам и по нескольким уцелевшим еще в Париже зданиям. Гораздо грандиознее Петергофского дворца должен был быть Стрельнинский, которым Петр в 1715 – 1723 годах интересовался больше Петергофского. Он и за границей беспокоится, долго не получая проектов Стрельнинского дворца от Леблона, которому их заказал. "Зело сожалеем, что чертежи Леблоновы так замешкались, - пишет он Меншикову 3 марта 1717 года, - он хочет всей работе прислать, а надлежало б, прежде всего, Стрелинскому огороду". Вскоре Леблон отправил государю все чертежи дворца, но строить его ему уже не привелось. Он все время возился с разбивкой Петергофского и Стрельнинского садов, причем в Петергофе ему пришлось еще долго заниматься отводом грунтовых вод, мешавших всем дальнейшим работам. Одновременно шла стройка Петергофского дворца и работы в Летнем саду. За всеми этими хлопотами он так и не успел приступить к постройке Стрельнинского дворца и умер в 1719 году посреди кучи начатых дел.

Кроме его большого, превосходно сработанного проекта этого дворца, в Эрмитаже сохранился еще очаровательный проект грота, предполагавшегося для той же "Стрелиной мызы", а также проект какого-то грандиозного манежа. Все эти чертежи исполнены с изумительным мастерством и отличаются той скромной и в то же время изящной архитектурой, которая, вне всякого сомнения, породила бы целый стиль, совершенно иной, нежели мансаровский или блонделевский, если бы ранняя смерть не прервала жизнь этого гениального фантазера, сумевшего так увлечь самого Петра.

В Петровском альбоме Эрмитажа сохранился план Летнего сада с нанесенными на нем "с птичьего полета" постройками. На месте нынешнего Инженерного замка, там, где некогда стоял дворец императрицы Екатерины I, виден уже небольшой дом с садом, поверх которого наклеен новый, - очевидно, предполагавшийся к постройке, - дворец царицы. Возможно, что Леблон, посылая к царю за границу план всего Летнего сада, перерисовал свой готовый уже проект "с птичьего полета" и приклеил его на место старого домика. Архитектура его чисто леблоновская, со строгими, почти палладианскими формами.

Однако все это осталось только на бумаге и не оказало никакого влияния на дальнейшее развитие петербургской архитектуры. Только фасад Петергофского дворца, очутившийся, хотя и в измененном виде, в центре позднейшей растреллиевской композиции, косвенно повлиял на общий характер этого дворца.

Из итальянцев, кроме Трезини, были в Петербурге петровского времени еще только двое: Киавери и Микетти. Гаэтано Киавери (Gaetano Chiaveri; род. в 1689 году в Риме, ум. В 1770 году в Фолиньо) поступил на русскую службу в 1718 году. Он строил дом царицы Прасковьи Федорвны, стоявший рядом с Кунсткамерой с правой стороны, на том месте, где теперь помещается Зоологический музей. После смерти Матарнови он достраивал Кунсткамеру и Библиотеку, и ему принадлежит, по-видимому, знаменитый колонный зал Библиотеки, известный по изданной Шумахером гравюре. В 1721 году он отпросился съездить к себе на родину, но в следующем году уже вернулся и в 1723 занимается внутренней отделкой Кунсткамеры и окончательной отделкой дома царицы Прасковьи Федоровны. Зимой 1726 года он еще в Петербурге, но в следующем году его имя нам не приходилось уже встречать в делах Городовой канцелярии. Вскоре мы его уже видим в Варшаве в службе польского короля, а позже и в Дрездене, где он построил в 1737 – 1754 годах знаменитую придворную церковь, считающуюся одним из величайших шедевров барокко. В делах Гофф-Интендантской конторы сохранились три чертежа Киавери различных деталей Кунсткамеры, сделанные умелой и твердой рукой. Вернувшись из поездки в Рим, он в ноябре 1723 года состоит также "у дела модели церкви апостола Петра против манера как зделана в Риме". Перед отъездом в Рим, в мае он строит еще церковь в Коростине. "В прошлом 721 году в мае месяце определен я нижайши в вотчину Государыни императрицы Екатерины Алексеевны в село Коростину для дела церкви". Существует ли эта церковь, мы сказать не можем14.

Другой итальянец, бывший одновременно с ним в русской службе, - Николо Микетти (Nicolo Michetti). Нам не удалось найти ни года его рождения, ни года его смерти15, которых нет ни в одном из специальных словарей, и только из одного документа Государственного архива можно извлечь о нем кое-какие данные. Кологривов, которому Петр поручил устроить в Риме первых русских пансионеров-архитекторов и велел, при случае, сыскать итальянца "поискуснее", прислал в 1718 году следующее письмо, помеченное 3 апреля: "Всемилостивейший Государь. По указу вашего Величества Архитектора нанял, называется Николай Микети, которому было приказано (т.е. поручено строить) здание святого Михаила, по смерти кавалера Фонтаны, однако же оной Архитектор Микети с фундаменту зачел быв товарищем с помянутым Фонтаною, какой величины и сколко покоев все наши знают кто был в риме, а паче вручено было ему то здание за ево искуство в механике ибо ради разных мануфактур художеств которыя делают в том доме нужны машины и мельницы, и кроме того что он доброй Архитектор и искусной в механике, пишет живописное гораздо нехудо, а паче перспективу, сколко мог о нем осведомился; спрашивал кардиналов, Сакрипаития И оттобония и оне не толко меня уверили о его добром состоянии но еще хотят донести вашему Величеству о его искусстве, и понеже он был Папской Архитектор в других (местах) здания строил с чего имел довольный доход того ради с великим трудом уговорился с ним за четыре тысячи Ефимков и дом свободной, чтоже умедлил по се поры договорится с ним, с великою трудностию жена склонилася чтобы он ехал, и по договоре не может прежде убратся шестаго надесяти числа апреля ибо многия монастыри и домы строил, и еще болше… Из Рима апреля 7 1718 Юрья Кологривов". Как видно из письма Кологривова от 18 мая Микетти вследствие болезни выехать не мог, потом боялся ехать один и, в конце концов, ему удалось уломать его ехать вместе с его русским учеником, пансионером Федором Исаковым, с которым он в том же году и прибыл в Петербург.

По приезде в Петербург Микетти был ласково принят Петром, а с 1719 года, после смерти Леблона, он занял положение, каким пользовался тот, и получал те же 5000 р., - которые на наши нынешние деньги составляли огромную сумму, - и был таким же главным архитектором всех строительных работ в Петербурге и его окрестностях. Он оказал Петру много услуг по выписке из Италии различных художественных произведений, особенно мраморных статуй, которых надобно было множество для только что заведенных дворцов, парков и садов. В 1723 году он взялся лично съездить по поручению царя на свою родину и отправился, взяв свыше трех тысяч рублей на первые расходы, но с тех пор так и не возвращался обратно. Таким образом, Микетти пробыл в Петербурге, самое большое, пять лет. Из его построек одна сохранилась целиком, это – Екатеринентальский дворец в Ревеле16, который он, впрочем, только начал, поручив его достраивать своему ученику Земцову, так как сам был, как водится, завален петербургскими делами. Здесь он "ликвидировал" архитектурное наследство Леблона, оканчивая и изменяя то, что было им начато, и делая совершенно новые проекты для построек, оставшихся после Леблона только на бумаге. Между прочим, проект Екатеринентальского дворца был первым, который пришлось сделать Микетти. Он должен был засесть за него тотчас же по приезде из Италии, так как 22 июля Петр уже осматривает с ним в Ревеле место и "размеривает фундаменты". Начиная с весны 1721 года, всю постройку ведет один Земцов, который ее и довел до конца.

В Петербурге Микетти всецело был занят постройкой дворца в Стрельне. Сначала он еще доделывает кое-что в Летнем саду17 и в Петергофе18, но затем окончательно погружается в "Стрелинскую мызу", достроить которой ему так и не пришлось. Тот большой дворец, который существует там в настоящее время, совершенно перестроен в конце XVIII и еще раз в XIX веке, и только общий план его остался прежний. Трудно сказать, чем воспользовался Микетти из существовавших уже до него проектов других архитекторов и насколько только ему единолично принадлежит тот вид дворца, который сохранился до нас в многочисленных чертежах Эрмитажа и Архива Министерства двора. Несомненно лишь одно: начат существующий доныне дворец Микетти в 1720 году, притом по плану, ничего общего с леблоновским не имеющему. Бывший в этом году в Петербурге польский путешественник записал в своем дневнике о поездке в Стрельну: "Пошли туда, где закладывают весьма большой дворец: первый камень положил царь, второй посол, и мы, бывшие там, тоже положили камни. Царь провозгласил тост за скорое окончание постройки". Начиная с этого года и, особенно в течение двух ближайших лет здесь, судя по документам Канцелярии строений, идет непрерывная работа, которою все время руководил сам Микетти19. Однако уже к осени 1721 года Петр, видимо, охладел к Стрельне, которую до того любил больше всех своих загородных дворцов. "Царь, как я слышал, даже сожалеет, что начал строить Стрельну-мызу, которая только для того и была задумана им, чтоб иметь где-нибудь много фонтанов и гротов", - заносит в свой дневник Берхгольц в августе 1721 года. Весьма возможно, что это охлаждение Петра к самой грандиозной из всех построек, какие до того были осуществлены, заставило Микетти вернуться снова в Италию. И действительно, после него дворец был совершенно запущен, и только в половине XVIII века принялись его доделывать. В эрмитажном собрании сохранилось несколько чертежей и набросков Микетти, между которыми есть и проект церкви для Петербурга, вероятно, той самой Василеостровской, которую делал и Гербель. Она очень своеобразна по своей внешности, представляя неожиданную комбинацию какого-то пантеона, убранного фантазией барочного художника. План ее очень ясен, формы определенны и выразительны. С этими крупными массами и решительными делениями стен огромными вертикальными выступами, идущими кругом всей ротонды, очень пикантно контрастируют тоненькие "факелы" и вазочки, которыми унизана вся церковь.

Из иностранцев, строивших в это время в Москве, нам известен только один, - строитель кремлевского цейхгауза Конрат (Christoph Konrad), или, как его звали в Москве, Христофор Христофорович Кундорат, "иноземец Саксонския земли каменнаго и палатнаго дела мастер". Он поступил на службу в Оружейную палату в 1701 году и обязался выстроить "цейхгауз по немецкому манеру и по данному чертежу и чтобы выучил русских каменщиков каменной работе по немецкому манеру"20. В 1706 году стройка была приостановлена по случаю шведской войны. Забелин предполагал, что остановка в строении продолжалась вплоть до 1731 года, к которому был выведен только первый этаж, и в этом году достраивать его уже пришлось генералу фельдцейхмейстеру графу фон Миниху. Однако из дел Гофф-Интендантской конторы видно, что уже в 1726 году стройка цейхгауза была в полном ходу, причем вел ее все тот же Конрат. В это время здание было уже окончено, и шла только роспись его.

В заключение этого краткого обзора деятельности иностранных строителей при Петре Великом нельзя не упомянуть еще о человеке, сделавшем для строительного дела в России очень много, - о знаменитом сподвижнике Петровом, Якове Брюсе. Этот образованнейший человек своего времени, математик, естествоиспытатель и инженер, которому народная молва приписала составление знаменитого "Брюсова календаря" - только потому, что он, как и все тогдашние московские издания, напечатан под его "смотрением" - и превратила его в чародея и колдуна, - был человеком очень сведущим в делах архитектуры. Недаром Петр взял его с собой в Карлсбад в 1711 году и поручил разыскивать по Германии хороших архитекторов. В конце 1712 года он вновь отправляет его с таким же поручением, и Брюс увозит для царя от прусского короля самого Шлютера. В его библиотеке, завещанной им Академии наук, много архитектурных увражей, и очень возможно, что тот прелестный дом, который он выстроил себе в деревне, сочинен им самим. Он до сих пор цел и находится в принадлежавшем ему некогда имении "Глинки", Богородского уезда Московской губернии. Здесь он поселился, отказавшись после кончины императрицы Екатерины I от всех государственных дел и отдавшись всецело своим любимым занятиям. Архитектура этого дома совсем не напоминает приемов тогдашних петербургских строителей и приписать ее кому-нибудь из архитекторов, работавших там около 1730 года, едва ли можно.

Огромное число иностранцев, занятых постройкой Петербурга, - их было вместе со всем низшим персоналом, во всяком случае, значительно более 1000 человек – требовало целого штата переводчиков, без которых русские власти не могли бы с ними столковаться. И таких переводчиков мы видим здесь действительно множество. Каждый архитектор при приезде в Петербург получал своего переводчика, бывшего на казенном содержании. Переводчиков еще мальчиками обучали разным языкам, и после обучения Канцелярия строений распределяла их между архитекторами, как это видно из ее дел. Таким "обученным италианскаго языка учеником" был и знаменитый впоследствии русский зодчий Михайло Земцов, отданный в 1710 году к Трезини. Эти мальчики-толмачи были одновременно и учениками у архитекторов, потом по выучке превращались в "гезели" и выходили сами в "архитекты".

Ученикам и переводчикам часто приходилось довольно солоно от их патронов, не стеснявшихся взваливать на своих молодцов разные работы даже просто по домашнему хозяйству. Когда становилось невмоготу, то они жаловались в Канцелярию. Особенно много жалоб было на "Ягана Бронштейна". Очень яркую страничку из совместной жизни иностранцев с их русскими "подмастерьями" рисует одна из этих жалоб, поданная в 1723 году каким-то Михаилом Петровым. "В прошлом 1715 г. отдан я нижепоименованный из дому Его Императорского Величества в науку архитектурную ко архитекту Ягану Броунштейну у котораго и по нынешнее время обретаюся уже тому девять лет. А прошедшие годы токмо он мне показывает от чертежей копии снимать и в бытность я свою у него архитекта нужду немалую претерпел а найпаче что от жены его понеже она нас заставляет всякую работу домашнюю работать и в котором деле согнала в их домашних делах товарища моево в неуправлении ево понеже я у него возил сена из деревень и печи топил и птиц всегда кормил и голубей и кур и лошадей их чистили и кормили и огонь на поварне раскладывали и на чай воду грел и кушанья варил а за нею вместо хлобца везде по гостям езживал как на котлин остров так в Питер Бурх и в ранинбом а ежели в чем в их домашних делах неуправен явисься и за то она нас непрестанна бранными словами укоряла нас и оттед своему мужу наговаривала а он по нуке жены своей бивал батогами а ежели не тем то канатами… Итак он нам говорил что де мне за вас денег не даетца а вы де мне послушны работать что я не заставлю"21.

Но, видно, хороши бывали нередко и эти ученики, как можно видеть из жалоб на них архитекторов. Среди множества бездельников и пропойц очень заметно выделялись, кроме нескольких русских, и, прежде всего Земцова, еще двое иностранцев – Яган Бланк и Петр Смит. Бланк был сыном молотового мастера Якова Бланка, работавшего на Пудожских заводах; позже он носил имя Ивана Яковлевича Бланка, но в 1722 году, когда состоял переводчиком при фан Звитене, он подписывался так: "цесарский нацыи толмач Яган Бланк H.F. Blanck". До фан Звитена он состоял при Гербеле, к которому перешел от Матарнови, когда последний умер. К Гербелю он назначен был одновременно и в толмачи и в ученики: "велено иноземцу Ягану Бланку быть в службе его величества при архитекте Гербеле в учениках и для переводу немецкого языка и учинять ему жалованье против французских толмачей по 5 рублей на месяц". Иван Яковлевич Бланк выработался позже в бравого архитектора, строившего довольно много при Анне и Елисавете. В архиве Министерства двора сохранился его подписной проект какой-то оранжереи 1738 года, свидетельствующий о бойкости его руки.

Другой из этих, тогда почти уже обрусевших, иностранцев – Петр Смит был учеником Микетти, причем родиной его неожиданно оказалась почему-то какая-то деревня близ Углича, как видно из его прошения об отпуске погостить не родину. Сохранившийся в Петровском альбоме Эрмитажа подписанный им проект увеселительного дома говорит уже об изрядной выучке, полученной им у Микетти.

Среди такой сумбурной суеты и пестроты выковался тот облик, который Петербург получил к концу царствования Петра Великого. От всего этого времени, кроме трезиньевских построек, не осталось почти ничего, и только кое-какие счастливо уцелевшие обрывки в виде помятых, запятнанных чертежей и блеклых гравюрок, дают нам нить к воссозданию внешности былого "парадиза" Петра, да полусгнившие клочья архивных дел добавляют к смутной картине несколько острых бытовых штрихов.

Примечания:

1. И.Голиков. Дополнения к "Деяниям Петра Великого", т. V. М., 1791, стр. 97, 98.

2. Там же, стр. 78 – 79. Этот Перри был рекомендован Петру на место немецкого инженера Беклера, работавшего в России до того, не слишком искусного и потому вызывавшего недовольство царя.

3. По позднейшим исследованиям И.Э.Грабаря и других ученых, Д.Трезини был основным, а не единственным архитектором Петербурга до 1713 года. Еще в 1705 году Петр I направил в Петербург для производства строительных работ Ф.Васильева и И.Матвеева и в 1710 году – Г.И.Устинова. Из иностранных зодчих с 1711 года работал итальянец Марио Джованни Фонтана.

4. Сам Петропавловский собор был закончен позднее колокольни – лишь в 1733 году. В современной литературе годом закладки собора считается несколько более ранний (1712), нежели приведенный И.Э.Грабарем в данной статье, уточнилась также и дата завершения колокольни – 1723 год.

5. Гравюра эта – драгоценнейший и во многих отношениях единственный документ, по которому можно воссоздать облик Петербурга 1716 – 1717 года. Панорама гравирована в 1716 году.

6. Петров нашел в делах С.-Петербургской губернской канцелярии подворную опись Петербургской стороны, произведенную в декабре 1713 года, которая позволяет установить совершенно точно местонахождение каждого из описанных дворов. (П.Н.Петров. История Санкт-Петербурга с основания города до введения в действие выборного городского управления по учреждениям о губерниях. 1703 – 1782. СПб., 1885, стр. 93 – 94).

7. Дворец Меншикова на Университетской набережной, №15, в настоящее время датируется 1710 – 1716 годами. Шедель, по существу, был вторым строителем дворца, начатого по проекту архитектора М.Д.Фонтана. По завершении центрального корпуса с ризалитами, Шедель в начале 1720-х годов пристроил к нему западный двухэтажный корпус и произвел закладку восточного корпуса, строительство которого велось много позднее – в 1758 – 1760-х годах. Основные изменения в архитектурной обработке фасадов дворца, о которых пишет И.Э.Грабарь, произошли в 1730 – 1740-х годах, в связи с приспособлением здания для размещения в нем Сухопутного шляхетского корпуса, и во второй половине XVIII века.

8. Предположение И.Э.Грабаря, что Шедель не был единственным создателем Ораниенбаумского дворца и что "первая мысль этой композиции родилась в чьей-то другой голове", подтвердилось в наше время. Ныне считается установленным, что дворец в Ораниенбауме явился произведением двух последовательно сменивших друг друга зодчих – Джованни Марио Фонтана и Г.Шеделя. Фонтана работал в Ораниенбауме с 1711, а Шедель с 1716 года.

9. Несколько позднее И.Э.Грабарь писал о Браунштейне как строителе ряда сооружений в Петергофе и Ораниенбауме и авторе проекта Кронштадтского порта с маяком. В настоящее время сведения о характере работ, производившихся Браунштейном в Петергофе, расширились. В 1716 – 1725 годах Браунштейн построил здесь по эскизам Петра I и по своим собственным чертежам и рисункам павильоны Марли и Эрмитаж, два павильона-птичника у Менажерийского пруда, Большую оранжерею в Нижнем парке, Руинный каскад, позднее перестроенный Ю.Фельтеном, и несколько фонтанов, а также осуществил ряд интерьеров в Большом Петергофском дворце и Монплезире.

10. В 1720 – 1733 годах. После 1733 года собор достраивали последовательно Земцов, Еропкин, снова Земцов, Пиетро Антонио Трезини, но так и не завершили его. В 1755 году недостроенный собор был разобран до "подошвы".

11. Дата его смерти сохранилась в делах Канцелярии строений, а время его поступления на русскую службу устанавливается из прошения его сыновей, поданного ими Петру I в январе 1721 года.

12.Заложена в июне 1718 года по чертежам Матарнови. По мнению И.Грабаря, высказанному им немного позже и поддержанному в наши дни В.Ф.Шилковым, Матарнови при разработке этих чертежей мог использовать проект А.Шлютера того же здания. После смерти Матарнови строительство кунсткамеры продолжал Н.Ф.Гербель. В 1724 году здание вчерне было готово. Внутреннюю отделку производил сначала Г.Киавери, а завершил ее в 1734 году, по одним источникам, И.Шумахер, по другим – Земцов.

13. Явная опечатка. Год спустя в "Истории русского искусства" И.Э.Грабарь дал более точную дату приезда Гербеля в Петербург – август 1719 года.

14. Эта церковь существует и поныне, но в несколько перестроенном виде (см. В.Ф.Шилков. Две работы архитектора Киавери в России. – В сб. "Архитектурное наследство", вып.9, М. –Л.,1959, стр. 61 – 64) в селе Коростынь Старорусского района Новгородской области не берегу озера Ильмень. План и фасад этой церкви, выполненные Киавери, опубликованы Е.Хемпелем. Они хранятся в венской Альбертине, куда попали, по мнению Хемпеля, через В.Я.Дюваля, в XVIII веке директора Нумизматического кабинета Альбертины, который состоял в дружбе с придворной дамой Екатерины II Анастасией Соколовой и получал от нее из России рисунки, гравюры и чертежи, имевшие отношение к царским постройкам.

15. Умер в 1759 году ("История русской архитектуры". М., 1956, стр. 591).

16. Ныне – в Кадриорге близ Таллина.

17. Микетти занимался внутренней отделкой Летнего дворца, продолжал начатые Леблоном штукатурные и живописные работы в гроте и соорудил решетку вокруг оранжереи, построенной Леблоном.

18. В Петергофе Микетти заканчивает постройку Монплезира, продолжает начатые до него работы по возведению павильонов Марли и Эрмитажа.

19. Дворец в Стрельне был достроен архитектором Усовым, позднее неоднократно перестраивался и в своем первоначальном виде известен лишь по чертежам.

20. В 1954 году И.Грабарь, восстанавливая более полную историю строительства здания цейхгауза, или арсенала, в Московском Кремле, пришел к выводу о невысокой квалификации Яна Христофора Конрада как архитектора и строителя. Он отмечает второстепенное значение Конрада в сооружении этого здания, называет его первых строителей – живописцев Оружейной палаты И.Салтанова и М.Чоглокова, и подчеркивает роль Дмитрия Иванова как главного архитектора арсенала и фактического создателя его облика.

21. Петр лично велел расследовать это дело.