Курсовая работа: Рабство в Римской Испании

Курсовая работа: Рабство в Римской Испании

Смирин В.М.

Свидетельства источников (в основном эпиграфических) о рабах и отпущенниках римской Испании достаточно обильны (хоть и не идут в сравнение с италийским материалом). Основная их часть сведена в книге X. Мангаса1. Его свод, требуя коррективов и дополнений2, должен тем не менее служить отправным пунктом для каждого обращающегося к теме.

Проблемы, связанные с этим материалом, в основном не специфичны для Испании. Назовем из них две. Первая – отбор материала3. Для лиц, упомянутых в надписях, только прямое обозначение «servus/serva» или «ancilla» может служить неоспоримым признаком рабского статуса. Ни характер имени4, ни даже такие слова, как «verna» или «alumnus», взятые вне контекста, формального критерия не дают. Часто рабский (или отпущеннический) статус того или другого лица можно лишь предполагать с большей или меньшей вероятностью. Но отказываться от использования небесспорных данных, на наш взгляд, не стоит. Это обеднило бы картину, тем более что споры о статусе отдельных лиц были хорошо известны и самой жизни римского общества5.

Вместе с тем в кратком очерке не может найти применения немалая доля бесспорного материала, и это связано с другой проблемой – проблемой «невыразительной» надписи, содержащей минимум прямой информации. Пути к использованию таких надписей можно искать, но настоящий очерк (как и работа Мангаса) остается в пределах первого приближения к материалу. Поэтому нет здесь и попытки детализованной дифференциации наших данных – хронологической (основной материал относится к I–III вв. н.э.)6 и географической.

* * *

Испания, видимо, уже в начале I тыс. до н. э. была знакома с выходцами из Финикии и Эгейского бассейна, а значит, и с более развитыми обществами. Позднее здесь действовали, основывая колонии, и греки, и карфагеняне. К появлению в Испании римлян рабство там было достаточно распространено. (Вспомним хотя бы о сагунтянах, распроданных Ганнибалом в рабство по всей Испании.– Liv., 28, 29.)

Интересны свидетельства о каких-то формах коллективного «рабства» в доримской Испании. Надпись, видимо, I в. до н.э. (CIL, II, 5041 = Dessau, 15 = D'Ors. EJER, № 12) сохранила для нас текст (или изложение) пропреторского эдикта Эмилия Павла (189 г. до н.э.) об освобождении рабов города Гасты (Hastensium servei), которые населяли крепость Ласкуту, «владея городом (oppidum) и землей». Подобные архаические формы зависимости7 в ходе романизации упразднялись, а частью, возможно, сближались с обычным рабством (к которому их приравнивали уже сами акты освобождения8). Рабы города (обычные, впрочем, и по всей империи) и gentilitatis нередки и в надписях императорского времени.

Освоение Испании римлянами проходило в войнах (и не только завоевательных – гражданские войны Рима I в. до н.э. не оставили в стороне и Испанию). Сопровождаясь массовыми порабощениями и продажами9 (а иногда и, напротив, отпусками на волю) коренных жителей, притоком нового населения (в частности, и рабского), выводом колоний и распространением городского строя, эти события составили более чем двухвековую эпоху, изменившую лицо страны. Заключительным этапом завоевания стали войны с кантабрами и астурами (29–19 гг. до н.э.). Гораций не раз упоминает кантабров, «непривычных к римскому игу», а затем «наконец-то укрощенных и порабощенных» (Carm., II, 6; III, 9 и др.). В этой связи мы в последний раз встречаемся у римских писателей с рассказами о «дикости» испанцев, предпочитающих смерть рабству, о совместных самоубийствах по решению общины (Strabo, III, 4, 17; Cass. Dio, 54, 5). Последняя вспышка сопротивления римлянам тоже была делом кантабров, которые, попав в плен и будучи проданы в рабство, убивали своих господ и возвращались на родину (Cass. Dio, 54, 11).

Однако уже к этому времени часть Испании (Бетика, восточное побережье Тарраконской провинции) была глубоко романизованной: местные языки забывались, менялся весь жизненный уклад; внутренние районы Тарраконской провинции и в еще большей мере ее запад и север (Галлеция, Астурика, область кантабров), провинция Лузитания сохраняли (и в позднейшее время) гораздо больше местных особенностей и институтов10.

Наши источники позволяют судить и о составе и характере римской (точнее – италийской) иммиграции в Испанию II–I вв. до н.э. В Тарраконе обнаружено более полутора десятка надгробий позднереспубликанского времени (сведены в RIT, № 3– 17), некоторые из них групповые. Среди погребенных отпущенники (как правило с указанием на статус) составляют абсолютное большинство (более 15 человек), рабов четверо (двое мужчин, две женщины), свободнорожденные и incerti очень немногочисленны. Большинство рабских имен греческого происхождения (иногда в латинизированной форме). Попадаются и латинские имена из типичных рабских (вроде Crescens или Ridicula – оба из RIT, 6). По мнению Альфельди (RIT, S. 5, под № 6), «рабы и отпущенники принадлежали к familiae италийских domini; мужчины, весьма вероятно, были агентами и представителями торговых домов, между прочим, конечно, и из Капуи». Можно вспомнить и о «множестве италийцев», устремившихся, по рассказу Диодора (V, 36, 3), в богатую рудниками Испанию в поисках наживы, приобретавших рабов и пускавших их в оборот. Италийские nomina не были редкостью в римской Испании11, и следует отметить, что, как и в ряде других провинций12, лица из несвободнорожденных сословий стали одним из передовых отрядов романизаторов. Еще бы – какой-нибудь вчерашний раб по имени Philargurus (sic – RIT, 13 = CIL, II, 4391) или Ampio (вместо Amphio – RIT, 3 = CIL, II, 6119), украшенный к тому же римскими praenomen и nomen, чувствовал себя здесь уже римлянином. Рабовладение в его римской форме «размножалось почкованием». Романизации способствовало постепенное предоставление испанским городам римского гражданского или латинского права (последнее в 74 г. было распространено на все не имевшие его до тех пор городские общины Испании)13. Экономика Испании в I–III вв. переживала расцвет, и Плиний, перечисляя ее преимущества перед Галлией, не забывает упомянуть «выучку рабов» (servorum exercitio – N. h., 37, 203).

Вопрос о происхождении рабов римской Испании рассмотрен нами в другой работе14, здесь повторим лишь общие выводы. «География» происхождения испанских рабов весьма широка, и этнический состав очень пестр. Это указывает на большую мобильность (в прямом смысле слова) рабского населения империи. Рабы – выходцы с греческого Востока, видимо, были не менее многочисленны, чем выходцы из более близких областей Европы или Африки. Рабы местного происхождения составляли заметную, но далеко не основную долю рабов римской Испании.

* * *

Переходя к вопросу о занятиях и некоторых аспектах положения рабов, хотелось бы начать с юридического текста I в. н.э., известного как «формула из Бетики», или «бронза из Бонансы» (CIL, II, 5042, 5406 = Bruns, p. 334 = Arangio-Ruiz, Neg., p. 295 = D'Ors. EJER, № 39)15. В тексте фигурируют двое свободных (чьих имуществ касается сделка), раб одного и раб другого. Но эти рабы, равно названные условно-хрестоматийными именами Дама и Мида, выступают в разных ролях: один в роли представляющего господские интересы (и личность16) контрагента сделки, другой в роли ее объекта, т.е. имущества. Эта ситуация представляет собой простейшую, как сейчас говорится, модель античного рабовладельческого общества Римской империи. Отношения рабовладелец – раб пронизывали его снизу доверху, и рабов (не говоря об отпущенниках) можно было встретить на любом общественно-бытовом уровне17 – вплоть до приближенного к императору круга.

Наиболее разительны известные примеры богатых и влиятельных рабов принцепса, и прежде всего – занятых в имперском аппарате управления. Но ведь организация этого аппарата развивалась из форм управления, сложившихся в первичной ячейке рабовладельческого общества – фамилии. Пренебрежение исследователя дифференциацией в среде самих рабов, разностью положений, в каких раб может выступать, подчас искажает восприятие источника. Так, А. Бланке и X. Лусон (а за ними X. Бласкес и Мангас) видят в CIL, II, 957 (из медных рудников Риотинто: Theodorus Diogenis vicarius Firmiae Epiphaniae dominae sanctissimae d. d.) свидетельство улучшения положения рабов в рудниках18. Но подобное посвящение (выполненное хорошими буквами), конечно, не принадлежало рядовому рабу из рудников, а место находки надписи и прямое обращение «викария» Теодора к госпоже заставляют предположить, что именно ею он был выделен в помощь и в пекулий другому рабу (Диогену, чье место в фамилии было, надо думать, еще более высоким) и был занят в сфере управления хозяйством19. Другой пример: RIT, 54 = BRAH, 43, р. 454 sq. (Тарракона, II в., из святилища Тутелы): Baba L(ucii) Numisi Stici (servus) Tutelae v.s.l.m. quod aedificium duarum officinarum salvos recte peregit et aedem. Мангас считает Бабу каменщиком20, но характер надписи заставляет видеть в нем скорее производителя работ. Иногда о том, что рабы, упомянутые в надписи, принадлежали к верхушке фамилии, можно заключить из высокого качества букв и рельефов. Такова CIL, II, 2431 (Bracara Augusta): Agathopodi Т. Satri, Zethus conservus.

Надписи с указанием на род занятий раба или отпущенника составляют сравнительно небольшую долю (исключая надписи императорских рабов и гладиаторов). Поэтому не приходится пренебрегать и небесспорным материалом.

О занятиях сельских рабов надписи не сообщают почти ничего, хотя широкое распространение рабства в сельском хозяйстве Испании не подлежит сомнению. Как отмечает Мангас, уже наличие колоний, выведенных сюда римлянами21, сельских вилл, известных по раскопкам22, свидетельствует о заимствовании из Италии тамошних форм рабовладельческого сельского хозяйства. Упоминавшаяся уже «формула из Бетики» позволяет думать, что передача земельного владения из рук в руки была естественным образом сопряжена с передачей рабов (is fundus eaque mancipia – fundus Baianus и homo Mida)23. Марциал (X, 37, 12), рассказывая, сколь обильны устрицы на берегах «Каллаикского океана», говорит, что и рабы поедают их с дозволения господина (в чьих владениях, значит, были не только устрицы, но и рабы)24.

Позволяет ли материал хоть сколько-нибудь конкретизировать эти общие представления? Марциал, на которого обычно ссылаются в этой связи, пишет о собственном имении под Бильбилой и об имении своего земляка в Лалетании (оба в Тарраконской провинции в округе Нового Карфагена) одними и теми же словами (ср. XII, 18 и I, 49). Мы встречаем здесь вилика, распоряжающегося рабами (dispensat pueris rogatque – XII, 18, 24; ср. I, 49, 26), хозяйственную вилику (XII, 18, 21), пригожего охотника (XIII, 18, 21, сл.), разделяющего господскую трапезу (I, 49, 29 ел.), да каких-то «чумазых детишек» (infans sordidus – I, 49, 28). Что до самой виллы Марциала, то она и ему напоминает италийские (XII, 31). Все эти описания сельской идиллии (именьице, очаг, простая еда, деревенские рабы), как будто и не выходят за пределы общих мест римской поэзии25 (ср., например: Ног., Epod., 2), но тем не менее находят параллели в испанских надписях.

Вот будто живая иллюстрация к Марциалу – надгробие со стихотворной надписью (CIL, II, 6338 n = ИЛН, 665, Клуния, Тарраконская провинция) из сельских имений26 Семпронии Патерны, поставленное госпожой двенадцатилетнему рабу-загонщику у охотников, «любимцу дома». Погребение стало семейным. Здесь же Доркада, видимо, мать мальчика, похоронила своего «благочестивого сожителя» Марциала (тезку поэта!) и девятилетнюю дочь. Возможно, речь идет о семействе, близком к госпоже, как и в ЕЕ, 8, 151 = LMANac, № 222 (Lara de los Infantes, conv. Cluniensis), надписи с надгробия, поставленного Атенаидой, рабыней Эмилии Патерны27, ее же рабу Фелициону (55 лет) и себе самой (здесь и похоронена 75 лет). Встречаем мы в надписях и виликов (CIL, II, 1552 и 1980 – обе из Бетики). Из римской виллы I в. (близ Pax lulia, совр. Бежа) происходит RGuim. 79, р. 61: Saluti pro G. Atilio Gordo n[ostro] Catulus ser. votum s. a. 1.; из сельского, как полагает Хюбнер, имения в Тарраконской Испании и CIL, II, 3354: трехлетний ребенок с милостивого разрешения госпожи покоится в ее земле (iacet petito beneficio in locum Campaniensem). Наконец, в CIL, II, 4332 = RIT, 368 (видимо, II в.) некто П. Руфий Флав передает какие-то «сады или пригородное имение» (hortos coherentes sive suburbanum) с гробницей его жены Антонии Клементины четверым отпущенникам из ее фамилии на условиях неотчуждаемости: tradidit lib(ertis) libertabusq(ue) ex familia ux(oris) Marullo, Antroclo, Helenae, Tertullinae (возможно, две супружеские четы).

Один из упоминавшихся выше виликов вместе с неким отпущенником сооружает от имени фамилии часовенку с изображениями Ларов и Гения господина (CIL, II, 1980: [G](enio) C(ai) n(ostri) Suavis l(ibertus) et Faustus vilic(us) Lar(es) et Genium cum aedicula prim(i?) in familia d.s.d.d. – из Абдеры). Возможно, надпись эта сельского происхождения28. Она находит аналогии в италийском материале (CIL, IX, 4053; X, 773), свидетельствуя о том, что и в Испании императорского времени фамилия организуется в форме коллегии и рабы участвуют в ее культах29. Другое посвящение, тоже, видимо, сельской фамилии30, – CIL, II, 5888: Deo Aironi fecit familia O[c]ules (is) Ure[t(ana)] C. Titinni? Crispinu (Аирон, по Бласкесу, – «водное» божество, покровитель источника).

Отметим, что отпущенник из CIL, II, 1980 называет себя просто Suavis (без nomen gentilicium), т.е. просто прежним рабским именем. Это обычно для отпущенников, не покидавших фамилии (ср. цитированную CIL, II, 4332, а также ниже, стр. 50).

Кроме памятников «официальной» жизни фамилии (не к ним ли отнести и фрагментированную IRB, 18 = CIL, II, 4502: ...ob libertatem Fuscae v. s. 1. m.?), до нас дошли и иные. Мы имеем в виду три «таблички проклятия» из-под Кордовы (не обязательно из сельской фамилии), упоминаемые в этой связи Мангасом31. Обозначение Т. noster, открывающее в одной из них (НАЕр, 2052) список предаваемых проклятию лиц32, может обозначать лишь главу фамилии и указывает на то, что писал раб или отпущенник. Далее в табличке следуют Fausta Fausti [очевидно, (filia)] и Pollio filius. Может быть, Фавста – наложница господина, а Поллион ее сын? О прочих (Casius, Clipius, Munnitia) сказать нечего – не исключено, что и это рабы. В другой табличке (НАЕр, 2053) список состоит из пяти Нумизиев (видимо, либо соотпущенников, либо патрона с отпущенниками, о чем свидетельствует общее для всех четверых мужчин praenomen «С.») и двоих рабов (или же детей) Нумизиев (Calt[...]o Num. и Scinti[ll]a Numisi), а также, возможно, жены одного из упомянутых (С. Avilia It[...]na). Перечисленные в табличке лица, несомненно, связаны с одной фамилией – можно думать (по аналогии с предыдущей надписью), что и эта табличка тоже происходит из недр фамилии. Третья табличка (НАЕр, 2051), написанная Дионисией, рабыней (ancilla) Денатии, содержит заклинание, обращенное к подземным богам (и еще какому-то божеству), с просьбой забрать «ее», возможно, самое госпожу (ut solva rogo ut illam ducas rogo oro). Хотя «нечестивые ночные обряды... с целью кого-либо околдовать» были сопряжены с крайним риском33, они (судя по очень близким италийским параллелям)34 были достаточно характерны для жизни фамилии.

Уже несколько из цитированных надписей содержат указания на рабскую семью. Остановимся коротко и на этом институте (не ограничиваясь в данной связи только сельским материалом). Как известно, римский закон не знал брака рабов, но в жизни такие браки были общераспространены (во всяком случае в интересующее нас время), пользовались фактическим признанием и вели к образованию семьи. В быту рабы употребляли те же термины родства, что и свободные, – в надписях, наряду со специфически рабскими обозначениями партнера по браку: contubernalis35 и даже просто conservus/conserva (особенно выразительно в IRB, 154 = CIL, II, 4569: conservae bene merenti), встречаются и такие, как maritus (ср. IRB, 132=CIL, II, 6163: conservo et marito), uxor, coniux36. Рабская семья (там, где она существовала), видимо, составляла обычно ячейку в составе фамилии37. CIL, II, 2269 (из Кордубы): «Corinthius Sex. Marii ser(vus) ann. XX quem sui maiores superaverunt, pius in suos...» свидетельствует об устойчивости семейных связей, по крайней мере в больших фамилиях38. Еще один яркий пример достаточно прочной и долговечной семьи – CIL, II, 2655 (Asturica Augusta): С. Licinius Felix a(nnorum) LX, Placidus C. Lici(nii) Him(eri) s(ervus) annorum XXXV Felicula C. Lic(inii) Himeri s(erva) a(nnorum) XVIII h(ic) s(iti) s(unt). Suis et sibi Florus f. c. patri, fratri, contubernali. Флор, несомненно сам раб, похоронил своих отца, брата и сожительницу. Старший в этой семье был уже отпущенником, но оставался «главой» рабской семьи в составе фамилии Г. Лициния Гимера. Ситуация не необычная. Некая Корокута, рабыня Тутилиев – Понтиена и Луперка, – из Эмериты была похоронена матерью – отпущенницей из той же фамилии, Тутилией Альб[...]39 (CIL, II, 550); Фест, раб Кв. Мунация Юста из Гандии (Тарраконская провинция), был похоронен отпущенницей Мунацией Дамалидой, возможно, сожительницей (CIL, II 3610). Близких родственников – братьев: раба и отпущенника, – не принадлежавших к одной фамилии, мы встречаем в CIL, II, 5389 (Hispalis)40. Может быть, не случайно, что речь здесь идет о высококвалифицированном рабе, который имел больше шансов переменить господина.

Трудно сказать, насколько цитированные надписи о смешанных рабско-отпущеннических семьях могут свидетельствовать о более патриархальном (чем, скажем, в Италии41) укладе жизни; показательнее в этом отношении надписи с указанием отчества рабов (юридически раб, как и отпущенник, считался не имеющим родителей) – CIL, И, 5629 (conv. Lucensis, Iria Flavia): Cambavius Corali f (ilius) Senatoris s (ervus); 5815 (conv. Cluniensis, Iruna): Rhodanus Atili f. servos (этот раб похоронен женой и даже тещей – socra) Обе надписи, возможно, сельского происхождения. Позволим себе добавить к ним еще одну пару надписей (может быть, не столь ясных) из Лузитании (НАЕр, 2129 и 2130, Odrinhas): Eolumii (filius?) Fab(...) ser(vus) h. s. Eolumius pa(ter?) f. c.; Eolumii (filius?) Domesicus h. s. e.

He лишне отметить, что большинство приведенных в этой связи надписей происходит из областей, где роль местного элемента оставалась заметной, тем более что четыре цитированных последними принадлежат к надписям с неримской структурой имен. Такие надписи многочисленны в Лузитании, северо-западных, да и внутренних областях Тарраконской провинции. Думается, что среда, из которой эти памятники происходят, была негражданской (перегринской). Для нее характерно, что наиболее распространенные местные имена – Tancinus (-a), Amoenus(-a), Tongeta, Aunia, Cessea, Viriatus и др. – встречаются как у рабов (и отпущенников), так и у свободных42 – подчас даже в одной и той же надписи: CIL, II, 942 (Caesarobriga): Caesio Tancini f(ilio) an. LXX Agilio et Tancinus liberti patrono... (таким образом, раб мог здесь быть тезкой отцу господина). Видимо, общий репертуар имен говорит о большей патриархальности отношений в менее романизованной среде. Можно думать, что в земледельческой среде такие отношения отвечали крестьянскому (по типу) хозяйству с небольшим числом рабов (соответственно отпущенников), тесно связанных с семьей господина.

Характерной для отпущеннической семьи чертой, которую стоит отметить, было взаимопроникновение отношений родства и рабства-отпущенничества43. Жена-отпущенница – явление, обычное в этой среде и общеизвестное. Нельзя, однако, обойти упоминанием чрезвычайно яркую надпись из Кордубы (CIL, II, 2265): раб, отпущенный по завещанию с пекулием, в состав которого была включена и его сожительница (оказавшаяся теперь его рабыней), воспользовался завещанным лишь для освобождения жены44. На положении отцовых (CIL, II, 4564 = IRB, 14545) или материных (Almeida, Egitania, № 14446) отпущенников могли оказываться и дети47. Встречаем мы и детей – соотпущенников родителей (RIT, 47 = CIL, II, 4087, конец I в.– первая половина II в.)48. Более редкий случай представлен в CIL, II, 498 – надгробии некоего Грата, брата и раба эмеритского менялы Л. Юлия Секунда, который, видимо, сам и поставил надгробие, но постеснялся прямо написать это49.

Напомним, наконец, что и сами отношения рабства и отпущенничества осмысливались как некое продолжение (конечно, на ином – более низком – уровне) семейных. Это находило выражение не только в уже упоминавшейся юридической формуле «сын или раб», не только в наследственном праве50, но и в формулах некоторых надписей. Так, в RIT, 385 = CIL, II, 4306 (видимо, II в.) потомки отпущенников и отпущенниц посвятителя надписи (женатого, кстати сказать, тоже на своей отпущеннице), рассматриваются фактически как продолжатели его рода: [vivus feci]t et sibi et libertis libertabusq(ue) suis [posteri]sque eorum... А долг к рабам и отпущенникам уподоблялся долгу к родственникам – RIT, 196 = CIL, II, 4160 (II или III в.): quae quo [amore ma]trem sor[orem, infan]tem puerum, servum [servam], libertum [liber]tam, – как и, с другой стороны, долг отпущенников к патронам (ср. CIL, II, 3495, Carthago Nova: haec qualis fuerit contra patronum, patronam, parentem, coniugem monumentum indicat). Интересно, что если патронатные связи для патрона упоминаются на последнем месте, то для отпущенницы – на первом.

Возвратимся к вопросу о занятиях рабов.

О применении рабского труда в мастерских говорят клейма на керамических изделиях, найденных в Испании51 (надо думать, хотя бы частью – местного происхождения). Правда, как отмечает Е.М. Штаерман, «на найденных в Риме на Монте Тестаччо амфорных клеймах из императорских мастерских в Испании не встречаются имена рабов и отпущенников, которые так часто выступают в качестве арендаторов и работников императорских мастерских Рима и Италии», однако, по пояснению исследовательницы, это может быть связано и с поздним (конец II в. – III в.) происхождением указанных клейм52. Сколько-нибудь полное рассмотрение вопроса о рабских мастерских требовало бы монографического исследования – сводки клейм53 и археологического материала. Ограничимся отдельными замечаниями.

Все известные нам рабы из мастерских – частновладельческие. Отсюда не следует, что мастерские принадлежали их господам – и мастерские арендовались, и рабов сдавали внаем54, Мы не можем с уверенностью говорить даже о принадлежности тех немногих мастерских, о которых мы знаем из надписей. Некто Амплиат, стоявший во главе (praefuit) какой-то мастерской – fabricae alas et signorum55, вместе с Каллироей и отпущенниками посвятил надпись некоей Вирии Акте56 (CIL, II, 3771, Valentia). Уже цитировалась выше (стр. 40) надпись Бабы, раба, исполнившего обет Тутеле за благополучное возведение зданий двух мастерских (officinae) и храма. На рудниках существовали какие-то flaturae officinae (Vip. I, 7; II, 957). О рабах, которые были заняты на рудниках в «сфере обслуживания», см. ниже.

Из частновладельческих рабов, которые могли бы работать вне дома господина (в мастерских, на пекулии, по найму), нам знакомы по надписям: мраморщик (marmorarius) Гермес, раб Аврелии Вибии Сабины (CIL, II, 133 – окрестности Эборы, Лузитания, по мнению Д'Орса, работал в каменоломнях58); позолотчик (inaurator) Agathocules, раб Корнелии Крусеиды, уроженец Вьенны, живший в Тарраконе (RIT, 394 = CIL, II, 6107, раннеимператорское время); красильщик (infector) Либерал из Бетики (CIL, II, 5519, Obulco, conv. Cordubensis – о статусе Либерала надпись умалчивает, но ее краткость и само имя59 позволяют предполагать в нем раба). Рабы (как полагает Д'Орс) сукновал (fullo) Элен и гвоздарь (clavarius) Пелагий (CIL, II, 5812, из Сегисамоны, Тарраконская провинция) принадлежали, возможно, коллективу gentilitatis60.

В этой же связи вспомним и раба-врача Януария (CIL, II, 5389, Hispalis), хотя он мог быть и «домашним» врачом. Однако, поскольку, если судить по именам, врачи в римской Испании (как и в Италии61) часто бывали отпущенниками, можно думать, что профессией врача вообще нередко овладевали в рабстве. Раб-помощник врача наследовал знания и дело господина. Так, возможно, врачом был Тиб, Клавдий Онит62, чей отпущенник и наследник Тиб. Клавдий Аполлинар охарактеризован как artis medicin(a)e doctiss(imus) (RIT, 442 = CIL, II, 4313, рубеж I и II вв.).

Для ремесленников тоже, по-видимому, была характерна подготовка преемников и наследников дела из числа рабов, овладевших профессией. Так, патрон ставит надгробие резчику печатей, оплакивая successorem suum libertum et alumnum; да и сам патрон тоже похож по его имени (Г. Валерий Зефир) на отпущенника (CIL, II, 2243, Corduba). Не наследовал ли занятие господина и Pr[imu?]s из Эмериты – отпущенник и наследник «жемчужника» (margaritarius) Сильвана, сына Аристея (CIL, II, 496).

Вообще отпущенники, как отмечает Е.М. Штаерман, «обычно продолжали заниматься ремеслом, которым занимались, и будучи рабами»63. Поэтому данные о занятиях отпущенников могут пополнять наши сведения о рабских профессиях. В этой связи упомянем пекаря Никефора (М. l. Niceph(or) pistor – AEArq, 23, р. 413, № 63, Carthago Nova) и сапожника, украшенного более пышным именем – L. Vergilius L. l. Hilarus – и имевшего собственных отпущенников (CIL, II, 5934, оттуда же). Водопроводчик (aquilegus) Brocci l. Vipstanus Alexis поставил алтарь гению fontis Aginees(is) (видимо, минеральный источник) (CIL, II, 5726)64. Семья отпущенников «медников» (aerarii) известна по надгробию из Кордубы (CIL, II, 2238). За недостатком прямых данных назовем еще несколько ремесленников, чьи имена дают основание подозревать в них отпущенников. Это оловянщик (plumbarius) Эмилий Ассарак из Тарраконы (RIT, 440 = CIL, II, 6108, вторая половина II в. – первая половина III в.); серебряных дел мастер (argentarius vasclarius) Л. Юлий Аполавст из Валенсии (CIL, II, 3749); изготовитель панцирей (loricarius) Корнелий Априлис (CIL, II, 3359, Aurigi, Тарраконская провинция) и др. Трудно сомневаться в том, что отпущенником был65 знакомый нам Л. Юлий Секунд – меняла (nummularius), державший в рабстве собственного брата (см. выше).

«Испанцем» по происхождению (natione Hispanus) был Гай Юлий Гигин, вольноотпущенник Августа (Suet.,de ill.gramm.,20). Вообще (судя хотя бы по сочинению Светония) грамматики (как и врачи) часто были отпущенниками. Возможно, так было и с учителем грамматики (magister artis grammaticae) Л. Элием Цериалом, чье надгробие поставлено его отпущенником Л. Элием Элианом (CIL, II, 3872), и с его коллегой (magister gramm. Graecus) из Кордубы, умершим ста одного года (CIL, II, 2236). К образованным отпущенникам, по всей видимости, принадлежал и составитель завещаний66 (testamentarius) Q. Valerius Littera (CIL, II, 1734), чье cognomen, возможно, было раньше прозвищем образованного раба (ср. cognomen врача Sciscola – CIL, II, 2348).

Конечно, не всякое занятие отпущенника восходило к рабскому: так, L. Valerius L. l. Auctus из Астурики Августы был птицегадателем (avium inspex) (CIL, II, 5078).

Провести грань между рабами (и отпущенниками), работавшими вне дома господина или в самой фамилии, подчас трудно. Как можно видеть по Vip. I, 4–5, сапожник или цирюльник могли работать на стороне, а могли «обслуживать господ или сотоварищей-рабов (conservos suos)», чинить обувь «свою или господскую». В этом случае труд раба целиком принадлежал господину и не подлежал юридическому регулированию (в данном сучае изымался из сферы действия рудничного законодательства о монополиях).

Из знакомых нам по надписям рабов многих можно отнести к тем, что несли службу внутри фамилии.

Начнем с занимавших в фамилии высокое положение. Диспенсатор Феликс из Кордубы за свой счет делает какое-то посвящение господину (CIL, II, 2234: L. Acilio L. [f.] Modesto Felix dis[p.] d. s. p.)67, как и упоминавшиеся выше раб Баба из Тарраконы и «викарий» из медных рудников Риотинто. Два посвящения господам принадлежат «педагогам»: CIL, II, 1981: С. Annio Hispano n(ostro) Auctus paedagogus d. d. (из Абдеры в Бетике, Хюбнер считает Авкта рабом); 1482: M(arco) n(ostro) Istoricus l. paedagogus d. s. d. (из Астиги в Бетике). Историк – отпущенник, но по надписи видно, что он оставался на старом месте в фамилии; интересно и его имя– ср. упоминавшиеся Littera, Sciscola. Для отпущенника, жившего при патроне, тот по-прежнему оставался «господином» (dominus), как это видно из CIL, II, 5614 (Tudae, conv. Bracaraugustanus) – надгробия, поставленного четой отпущенников 17-летнему патрону мужа68. Управляющий Октавии Луканы (procurator eius) M. Fulvius Gillo Scribonius Fidus (обладатель столь пышного имени мог быть и свободнорожденным) тоже именует ее «domina optima» (CIL, II, 3437, Carthago Nova). Управляющий-отпущенник, «господин» имущества патроны (rerum quem dominum vocat suarum), которому доверены «камни, золото, вина, наложники» (он же – paedagogus crinitae turbae), выведен Марциалом в 49-й эпиграмме его «испанской» XII книги.

Из домашней челяди известны по надгробиям следующие. Трое кормилиц: 25-летняя Секундилла, кормилица Анния из Гадеса (НАЕр, 2005) и двое уже отпущенных на волю, чей возраст не указан: Кловатия Ирена, отпущенница Гая из Эмериты (CIL, II, 545), и (Понт?)иена Новелла, кормилица Домиция из Валерии в Тарраконской Испании (CIL, II, 3190, прямого указания на статус нет). Спальник из Кармоны в Бетике (ММАР, 7, 1946, р. 120, № 23: Alexae Eburnaes. ser. supra cubicul.). Квинтиан, писец Цец(илия?) Порциана (CIL, II, 3119, Cabeza del Griego, Тарраконская провинция). Двое камеристок (ornatrices): одна из них – Philtate – похоронена фамилией (conservi eius), она прибыла в глухой угол Испании (Lucus Augusti в Галлеции), сопровождая госпожу, чье имя, занимавшее три строки, намеренно выскоблено кем-то с надгробия рабыни (ЕЕ, 8, 311=Inscr. Galicia II, № 33, начало II в.); вторая – Тигра (или Turia) Thyce (т.e. Tyche) – была, возможно, уже отпущенницей (CIL, II, 1740, из Гадеса). Двое музыкантов: 15-летний Synthrophilus musicarius L. Semproni C[...] из Кордубы (CIL, II, 2241) и 25-летняя sinponiaca Примигения из Луцента в Тарраконской провинции (CIL, II, 3565)69. Сюда же, возможно, следует отнести привратника (ostiarius) Сура из Almudafer (Valencia), выполнившего обет Тутеле и Ларам70.

Наконец, чтобы покончить с «домашними» рабами, упомянем еще наложниц. Наложницей могла быть, например, 15-летняя рабыня, похороненная вместе с 70-летним господином в области кантабров и вардулов (CIL, II, 2955)71. Такая рабыня могла при благоприятном течении обстоятельств стать не только отпущенницей, но и женой господина – вспомним Трималхиона: «Как?! Эта потаскушка-флейтщица позабыла, кто она есть?! Да я ее с подмостков работорговца (de machina) взял! Человеком среди людей сделал!» (Sat., 74, 13). В надписях из Испании мы встречаем таких же жен-отпущенниц, в чьих мужьях можно подчас узнать тоже богатых отпущенников. Так, RIT, 385 = CIL, II, 4306 поставлена (примерно во II в.) севиром-августалом, магистром Ларов, в память «отпущенницы и жены», а также для себя, своих отпущенников и в память первой жены72. Видимо, второй женой этого севира стала наложница, взятая им после смерти первой жены и отпущенная на волю. Такой же magister larum с женой-отпущенницей предстает нами в CIL, II, 2233 (из Кордубы); в CIL, II, 613 (из Лузитании) статус супруга-патрона неизвестен, но к верхам общества он явно не принадлежал73. Женились на своих отпущенницах (как уже говорилось выше) и ветераны – см. CIL, II, 5212 (conv. Pacensis в Лузитании): С. Iulius Gallus Emerite(n)sis, 70-летний ветеран XII легиона, женат на своей отпущеннице (liberta et coniux) Юлии Приме, которая и в надгробной надписи величает мужа патроном: patrono benemer[e(nti)].

* * *

В специальный раздел следует выделить данные о рабском труде в рудниках. Metalla – рудники и россыпи – были славой Испании. Здесь добывали золото, серебро, свинец, медь, железо, олово, ртуть, а также сопутствующие им киноварь, мрамор и т.п.74 Испанские рудники стали разрабатываться задолго до римлян, и особенно деятельно занялись этим карфагеняне, чьими преемниками и явились сюда римляне (Diod., V, 38, 2–3; Plin, N. h., 33, 96)75.

Из древних авторов об испанских рудниках рассказывают Страбон, Диодор, Плиний. Страбон ссылается (III, 2, 9–10) на писателей республиканского времени – Полибия и Посидония, причем упрекает второго за риторические прикрасы и штампы. Видимо, к Посидонию и восходит текст Диодора. Сведения литературной традиции относятся в основном (исключение – Плиний) к рудникам Юго-Восточной Испании76, тогда как с первого века Империи все больше значение приобретают рудники Юго-Запада (их разработка началась тоже до римлян) и Северо-Запада.

Наиболее ранние сведения о разработке испанских рудников принадлежат Полибию (ар. Strab., Ill, 2,10), который писал о 40 тыс. человек, трудившихся в серебряных рудниках под Новым Карфагеном и приносивших римскому народу 25 тыс. драхм ежедневно. Исследователи считают, что эти рудники эксплуатировались государством через публиканов77. У Диодора (V, 36, 3–4) мы читаем о многочисленных италийцах, которые устремились в Испанию и составили огромные состояния, скупая во множестве рабов и «передавая» их тем, кто ведал разработкой рудников. Ниже (38,1) говорится, что люди, содержащиеся в рудниках (o}... ta`w ] rgas}aiw tvn metall_n ]ndiatr}bontew), приносят своим господам-(xQrioiw) неимоверные прибыли. Эти данные склоняют к мысли об использовании (скорее всего – аренде) частновладельческих рабов в рудниках78. Ко времени Страбона серебряные рудники перешли во владение частных лиц (начало этого процесса относят к второй половине II в до н.э.79) и лишь золотые оставались в руках государства (Strabo, III, 2, 10).

Интересу Посидония к «рабскому вопросу»80 и склонности его к патетической риторике мы обязаны знаменитыми строками Диодора о труде рабов в рудниках. В подземных работах денно и нощно, изнуряют они свои телесные силы, многие умирают от чрезмерных тягот. Они не имеют никакого отдыха, но, подгоняемые ударами надсмотрщиков, в страданиях кончают жизнь. Для тех же, кому сила тела и духа позволяет долго сносить мучения, сама смерть предпочтительней жизни (Diod., V, 38. 1). В духе той же традиции пишет и Плиний, хотя он и не определяет социального статуса «работников» (operarii). С особым пафосом81 говорит он об усилиях и лишениях, ценою которых слабый человек одерживает верх над могучей природой: «Горы прокапывают при свете лампад, которые служат и для измерения рабочего времени смен, по многу месяцев приходится не видеть дня» (N.h., XXIII, 70 – о золотых рудниках; о серебряных – ср. 97). При воздействии на породу огнем и кислотой в штольнях образуется удушающий пар и дым. Глыбы весом до 150 фунтов денно и нощно передают в темноте с плеч на плечи, и только стоящие у выхода видят свет (там же). При всей риторической окраске приведенных пассажей из Диодора и Плиния, они, несомненно, отражают реальность. Но, например, с какого времени и в каких рудниках использовались приговоренные ad metalla или – как был организован их труд, мы, за отсутствием данных, сказать не можем.

В I в. н.э. рудники, находившиеся во владении частных лиц, стали переходить к императору (Suet., Tib., 49; Тас., Ann., IV, 19). Основным способом эксплуатации рудников становится их сдача в аренду, характер которой в разных местах мог быть различным82.

Для этого периода истории испанских рудников мы располагаем исключительным источником – двумя большими фрагментами уставов медных и серебряных рудников Випаски (совр. Алжуштрел в Португалии)83.

Документы из Випаски – две доски из местной бронзы. Vip. I – часть какого-то устава, определенного Д'Орсом как lех locationis и фиксирующего права арендаторов различных служб и сборов в Випаске. Vip. II – начало документа, регулирующего общий порядок заимки и эксплуатации шахт и оформленного в виде письма императорскому отпущеннику (вероятно, прокуратору рудников Випаски) от вышестоящего лица. Vip. II датируется упоминанием правящего императора Адриана, внесшего некоторые послабления в финансово-административный режим рудников. Vip. I датируют I в. н.э., но и для этого документа датировка временем Адриана не исключена.

Уставы Випаски и археологические данные позволяют составить представление о рудничном поселке, где снабженное сторожевой вышкой укрепление84 было как бы знаком особого военно-фискального режима85. Стоявшие здесь солдаты охраняли то ли приговоренных ad metalla, то ли просто извлеченный металл, то ли тех и другое86. Сюда стекались разного рода искатели удачи и заработка – одни, вкладывая средства в аренду шахт, другие, предлагая свой квалифицированный труд рудокопа87.

Императорская администрация, возглавлявшаяся прокуратором, должна была обеспечивать бесперебойное поступление денег в фиск и правильную – в соответствии с распорядком – разработку рудников. На подведомственной ей территории безраздельно господствовал режим аренды, откупов и монополий. Сдавалось в аренду или облагалось побором не только право на разработку руды, но и на вторичное использование рудничных отходов88, разработку камня и т.п. Сдавались на откуп и монополии, так сказать, «в сфере обслуживания» (аукцион, бани, починка обуви, цирюльки, сукновальни), а также сбор податей, которыми облагались различные сделки, работы, заявки и т.п.

Арендаторы таких монополий, хотя они и образуют товарищества, действуют через акторов89, рассылают бродячих мастеров90, все-таки представляются не крупными, а средними или даже мелкими дельцами91. Среди лиц (occupatores, coloni), занимающих, «покупающих»92 и разрабатывающих шахты, мы находим и таких, которые занимают по нескольку шахт (Vip. II, 3), и таких, что имеют лишь долю в шахте (pars putei – Vip. II, 6). Но в целом это арендаторы средние и мелкие – их много, злоупотребления, каких от них можно ждать, тоже мелкие: переносить руду в плавильни ночью (чтобы утаить часть добычи – Vip. II, 9), подбирать рудничные отбросы (egbolas) на участке соседа (Vip. II, 18) и т.п.

Какое же место в этом мире кооперируемого фиском среднего и мелкого производства занимали рабы?

Нужда в рабах была велика. Посредничество при продаже рабов упоминается на первом месте среди обязанностей арендатора аукциона (praeconium) и лишь на втором – посредничество в операциях от имени фиска. Рабы (mancipia) могли продаваться мелкими и более крупными (от 5 человек) партиями (Vip. I, 2).

О рабах, занятых непосредственно в производственных операциях, прямо говорится лишь в Vip. I, 7, где речь идет об использовании шлаков, отбросов, камня и т.п. Рабочие, отряжавшиеся для этого, могли быть рабами или наемниками (servi mercennariique). В том же параграфе упоминаются также рабы или отпущенники плавильщиков серебра и меди (servi et liberti flatorum argentariorum aerariorum), которые выполняют работы для своих господ или патронов (видимо, владельцев плавилен). Эти рабы и отпущенники (в отличие от лиц, работавших на свой страх и риск) не подлежали обложению, – должно быть, просто потому, что фиск имел дело с их хозяевами.

Однако просто «рабов» – без уточнения их функций – мы встречаем в различных статьях устава. То их стригут и бреют сотоварищи по фамилии (Vip. I, 5), то они чинят башмаки господам (I, 4), а то – наравне со свободными (а может, и по их наущению) – воруют чужую руду (II, 10) или что-нибудь портят на руднике (II, 13, 17).

Труд раба на господской службе, как уже говорилось, не регулировался уставом, и на него не распространялся режим монополий. Однако «экстерриториальность» фамилии не была неограниченной: за преступления, нарушавшие нормальную работу рудника (кража руды, повреждение крепежных сооружений, нарушение правил безопасности при устройстве штолен и т.п.), кара налагалась на раба непосредственно императорской администрацией рудника в лице прокуратора (см. ниже) – за господином оставалось лишь право на цену раба.

Цитированные статьи Vip. II косвенно свидетельствуют о том, что раб мог трудиться в шахте, штольне, забое. Здесь же, вероятно, работали приговоренные ad metalla – известны многочисленные находки оков94. Бланко и Лусон приводят довольно большой материал надгробий свободных рудокопов, главным образом лузитанцев и галлеков, стекавшихся в рудники Юго-Запада (и даже говорят о «миграционном движении»)95. Ничего не известно, однако, о соотношении их труда и труда рабов96.

В роли рудничной администрации выступали императорские рабы и отпущенники, получавшие от прокуратора жалованье и разделявшие с солдатами охраны право бесплатно мыться в бане.

Рабских надписей из рудников дошло до нас мало. Кроме цитировавшейся уже надписи викария Теодора можно назвать, кажется, только надгробие 15-летнего раба Германа (Germanus Marini ser. – НАЕр, 2171) и, разве, надпись «мраморщика» (marmorarius) Гермеса, раба Аврелии Вибии Сабаны (CIL, II, 133 – из окрестностей Эборы), который, по мнению Д'Орса97, мог работать в каменоломнях.

Несколько памятников считаются изображениями испанских рудокопов римского времени98. Наиболее известен рельеф из Линарес (Бетика)99, изображающий рудокопов, направляющихся в забой. Их девять человек: пятеро изображены на переднем плане в рост, четверо – на втором плане. Глава группы (изображен более крупно) идет замыкающим, неся клещи и колокол (?), перед ним человек с молотком-киркой, еще один со светильником, у двоих руки свободны. Различие снаряжения указывает на разделение труда. Костюм изображенных Бланко и Лусон определяют, как род коротких штанов и кожаный передник (для защиты тела от давления тяжелой корзины с рудой). Датируют рельеф обычно временем Антонинов, хотя, строго говоря, указаний на дату нет. Нет указаний и на социальный статус изображенных, но думается, что рабочая одежда, инструмент100, характер кооперации в труде были одинаковы для всех рудокопов (а следовательно, и для рабов).

* * *

Об императорских рабах и отпущенниках за последнее время писали много и обстоятельно101, хотя общей просопографической сводки материала пока нет. Для Испании мы располагаем более чем полусотней надписей и единичными упоминаниями у авторов.

Наиболее известное из них (Plin., N. h.,33,145) звучит прямо-таки озадачивающе: «В правление Клавдия его раб Друзиллиан, по имени Ротунд102, диспенсатор (главный казначей.– В. С.) Ближней Испании, имел пятисотфунтовое (серебряное) блюдо, для изготовления которого пришлось сперва выстроить мастерскую, а восемь его помощников (comites) – по пятидесятифунтовому, Опрашивается: сколь же много его сотоварищей по рабству должны были эти блюда .вносить? Или для скольких обедающих?» Свидетельство – почти что из первых рук: Плиний был прокуратором Ближней Испании (правда, немного позднее – при Веспасиане)103. Картина, нарисованная им, куда как занятна: и те, кто ест с этих необыкновенных блюд, и те, кто сгибается под их тяжестью, – все одинаковые рабы – conservi104. Поистине каким-то карнавальным пиршеством рабов представляется «наше время» (nostra aetas) ученому римскому всаднику на императорской службе. (Вспомним другой «карнавальный» образ социальной действительности примерно того же времени – «Пир Трималхиона»!)

Конечно, пост диспенсатора провинции был вершиной рабской карьеры105, и от пресловутого Ротунда до уже знакомых нам императорских рабов из рудничной администрации, скромно пользовавшихся (наравне с солдатами) своей бесплатной баней, – «дистанция огромного размера». Но ведь и тот и другие представляли в провинции не просто власть (как упомянутые солдаты), но властителя римлян – ведь по римским понятиям не имевший собственной юридической личности раб был естественным представителем личности господина106. Получая вольную, раб императора переставал быть лицом in potestate, но как отпущенник оставался (по самому своему положению, в силу obsequium и т.п.107) для императора (каждого императора108) «его человеком» на любом посту. И вот племянник Старшего Плиния, будучи уже не только сенатором, но и консуляром, в должности императорского легата в сенатской провинции (Вифинии) ведет дела бок о бок с таким отпущенником и сообщает императору похвальный отзыв о поведении его отпущенника «на протяжении всего времени, что мы были вместе» (Ер., X, 85).

Вернемся на испанскую почву. Надписи императорских рабов и отпущенников представлены здесь для времени от Клавдиев и до Северов. Отложим пока вопрос о хронологическом распределении материала и обратимся к самим надписям.

Большинство императорских рабов и отпущенников, эти надписи оставивших, принадлежало к аппарату управления: административному, финансовому, канцелярскому. Прежде чем перейти к краткому обзору их должностей (в порядке cursus'a109), сделаем два замечания: 1) в наших надписях совсем нет упоминаний о младших (не казначейских) рабских должностях (как custodes, tabellarii110 и т.п.) и мало – о младших отпущеннических111 – возможно, эти рабы и отпущенники предпочитали глухие обозначения (Caes. s., Aug. lib.), как бы уравнивавшие их со старшими в должности; 2) за теми же глухими обозначениями могут скрываться и частные рабы императорского дома (тем более что Ульпии и Элии происходили из Испании – из Италики в Бетике)112.

Начнем с рабов, состоявших при ведомствах двадцатин (XX hereditatium и XX libertatis – 5-процентные налоги на наследства и на отпускаемых на волю рабов), хотя само включение их в этот раздел113 нуждается в существенной оговорке: за единственным, кажется, исключением (RIT, 236 – рубеж II и III вв.: [Martia]lis? Aug. n. verna, [- – -] XX hereditatium) никто из них от рядового раба (ср. CIL, II, 1741, из Гадеса: Herois (contubernalis) Cratetis XX Hereditatium servi) и вплоть до аркария (казнохранителя) провинции не имеет указания на статус императорского раба, а один имеет указание на статус раба общественного [RIT, 235=CIL, II, 4186, II–III вв.: pub(licus servus) XX lib(ertatis)]. Видимо, это не случайно: они принадлежали не непосредственно императору, а ведомству114. Однако их служба была имперской115: отпущеннические должности в этих ведомствах замещались императорскими отпущенниками (см. ниже), да и на казначейских должностях в этих ведомствах мы встречаем иногда императорских рабов с прямым указанием на статус116.

Во главе отдельных ведомственных учреждений стояли вилики117. Нам известны Gelasinus vilicus XX lib. (CIL, II, 1742, Gades) и стоявший, видимо, выше по служебному положению [Eutyc]hianus vil(icus) [et] a[rk(arius)] XX her. (2214, Corduba). В обоих случаях можно отметить высокий для раба возраст (45 и 38 лет), характерный для постов с финансовой ответственностью118, к каковым, кроме виликов (управляющих) и аркариев (казнохранителей)119, относились также exactores (сборщики платежей)120, contrascriptores (контролеры) и, конечно же, dispensatores (казначеи). Перечисленные должности121 именно потому, что они имели дело с господскими (в данном случае – императорскими) финансами, должны были отправляться лицами рабского статуса, т.е. лицами in potestate, которые не имели собственной юридической личности и прямо представляли господина122.

В наших надписях представлены несколько рабов на высоких казначейских постах. Это аркарии, ведавшие казною одной из двадцатин (vicesimae libertatis) в масштабе целой провинции123, и несколько диспенсаторов. Из последних – двое без указаний на ведомство (места находок позволяют предположить связь с рудниками): Lupianus Aug. dispensator (CIL, II, 2644, 2645, Asturica) и Pius Aug. n. verna dispensator (1197, Hospalis). Первый поставил два надгробия: одно – жене, а другое (2644) – собственному рабу (servi fidelissimi – это личный раб, а не «викарий», каких мы увидим ниже). Диспенсатор Илипского порта – Irenaeus Aug. n. ver(na) disp. portus Ilipensis – ставит очень пространную надпись, видимо, в честь своего покровителя – бывшего начальника по службе (praeposito sanctissimo), римского всадника, a cognitionibus императора Септимия Севера, в недавнем прошлом прокуратора провинции Бетики (CIL, II, 1085 Ilipa). И наконец, Felix dispens. arc(a)e patrimon(ii) похоронен в Гиспале пятью рабами-заместителями – «викариями» (1198). Как тут не вспомнить о Ротунде и его восьмерых помощниках с их пресловутыми блюдами! (Плиний называет Ротунда диспенсатором Ближней Испании (N. h., 99, 145) – эпиграфическую параллель дает RIT, 241 (I или II в.): [---] Geminus [---] p(rovinciae) H(ispaniae) c(iterioris) [---dis]pensat(or) [---] 1 [---.)

Термин «vicarius» имел (по крайней мере в той же среде, о которой сейчас речь) ярко выраженную служебную окраску – Вивер приводит в этой связи характерную формулу (из Fr. de iure fisci, 7): dispensatori vicariove eius124. Должность викария (хотя и выделенного в пекулий вышестоящему рабу) отнюдь не свидетельствовала о приниженном положении: впоследствии такие рабы переходили в непосредственное владение императоров и продвигались по службе125.

«Caesaris ser. vic.» появляются в наших надписях еще раз (RIT, 245=CIL, II, 6091, I в.), но, к сожалению, в малопонятном контексте126.

Где-то на грани между рабскими и отпущенническими должностями стоят «адъюторские»127. В нашем материале они засвидетельствованы в одной-двух или двух-трех надписях. В RIT, 62=CIL, II, 6111 (III в., из святилища Тутелы: «Ulpius Marcianus adiutor principis128 posuit») указание на статус опущено; princeps'a («начальника»), о котором идет речь, Г. Альфельди считает чиновником из штата наместника в Тарраконе. К вспомогательным должностям Вивер относит и comm(entariensis) procc. (procuratorum) p(rovinciae) H(ispaniae) C(iterioris) (RIT, 233=AE, 1930, 152, 198–209 гг.) – должность, сближаемую им с adiutores procuratorum129.

Далее следуют канцелярские должности регистраторского и бухгалтерского характера – a commentariis (commentarienses) и табулярии130, которые Вивер относит частично к средним, частично к старшим, причем знаком для различения старших служащих становится слово «provincia», вводимое в название должности131.

Таких – старших – среди известных нам служащих большинство. Определенно не имеет слова «провинция» в наименовании должности, кажется, только некий Дион, табулярий гладиаторской школы – Augg. n. [li]b. tabul. ludi Gallic(i)132 et Hisp(ani) (IRB, 44=CIL, II, 4519).

Далее следуют a commentariis и табулярии провинции по отдельным ведомствам. К ним Г. Альфельди склонен отнести самую раннюю (середина Iв.) из знакомых нам надписей табуляриев – RIT, 40=CIL, II, 4183: Tib(erius) Claud[ius Aug. lib. - - -] tabulariu[s - - - p. H. c. - - -], где он предполагает должность вроде табулярия двадцатины с наследств провинции Ближней Испании. Подобные должности надписями засвидетельствованы. Так, Гилар, tabul(arius) XX her. prov. Lusitaniae, ставит надгробие (RIT, 234=CIL, II, 4184, II–III вв.) своему соотпущеннику (colliberto) и товарищу по службе в том же ведомстве, но по другой провинции133 Феликсу, Aug. lib. a comment(ariis) XX her. H.(ispaniae) citerioris. Здесь же должен быть упомянут и отпущенник Адриана Р. Ael(ius) Aug. 1. Victor a comm. XX h(er.) p.H.c. (RIT, 31=AE, 1932, 85), как и Aur(elius) Rufus tabul(arius) provinc(iae) Lusit(aniae) rat(ionis) patrimonii), погребенный братом (видимо, соотпущенником) Аврелием Фестом (ЕЕ, 8, 26 = BRAH, XXV, 240).

Здесь же (за отсутствием более подходящего места) упомянем RIT, 239 = НАЕр, 863 – III в., которая читается в RIT так: D. М. P(ublio) Se[ptimio] (?) [Aug(usti)] lib(erto) Can[didiano]? ark(ario)? [– – –]p. H.c.[– – –] и т.д. Несоответствие отпущенничейкого статуса и рабской должности наводит (при плохой сохранности надписи – RIT, Taf. 85, 4) на мысль скорей об ошибке прочтения, чем о каком-то изменении или исключении в порядке занятия должностей.

Следующую ступень представляют: a commentariis и tabularii provinciae. Их надписи достаточно многочисленны (семь и восьмая – неясная134). Нам известны: [Fa?]ustinus Augustorum [libe]rtus commentar(i)ensis... provinci(a)e Baetic(a)e (RIT, 232 = CIL, II, 6085 = Dessau, 1560); М. Ulpius Aug. lib. Gresianus... tabularius provinciae Lusitaniae (CIL, II, 3235 = Dessau, 1555, Mentesa Oretanorum); P. Aelius Vitalis Aug. tabul. provinc. Lusitaniae et Vettoniae (CIL, II, 485, Emerita); P. Aelius Aug. lib. Alexander tab. provinciae Lusit. (486, Emerita); Atimetus (Aug.) lib. tabul. p.H.c. (RIT, 50 = CIL, II, 4089, время Антонина Пия); Successus Aug. lib. tabul. p.H.c. (RIT, 242 = CIL, II, 4181, около того же времени или позже); Favor Aug. lib. tabul. p.H.c. (RIT, 243 = HAEp, 860 = АЕ, 1956, 23, середина или 2-я половина II в.).

Интересны два cursus'a, содержащиеся в этих надписях (на более низком служебном уровне не встречаются135). Первый из них (в RIT, 232 = CIL, II, 6085, – по Виверу, после середины II в.; по Г. Альфельди, – III в.136) на уровне commentariensis: «commentar(i)ensis XXXX Gall(iarum), item u(r)bis albei Tiberis, item provinci(a)e Baetic(a)e, item Alpium Cotti(arum)»; второй (в CIL, II, 3235) на уровне табуляриев: «tabulario XX hereditatium, item tabulario provinciae Lugdunensis et Aquitanicae, item tabulario provinciae Lusitaniae». Младшая должность, указываемая в этих cursus'ax, – commentariensis или табулярий ведомства. Продвижение было связано с переменой не характера службы, но ведомств (которые не были равноценны – иерархия существовала и здесь137), а затем провинций. Впрочем, и перевод в новое ведомство как правило был переводом в другое место (в соответствии с общим принципом римского cursus'a).

Из старших отпущеннических постов по отдельным ведомствам нам известны два субпрокуратора двадцатин. Это Нуpaticus Augustor. lib. sub proc. XX (которой из двух, не указано – CIL, II, 487, из Эмериты, не раньше середины II в.) и Аврелий Сукцесс Augg. lib. subproc. XX her. (RIT, 231 = АЕ, 1928, 199, 209–211 гг.).

Отпущенники – прокураторы провинций нам для Испании неизвестны (возможно, их здесь и не было?). Зато мы знаем прокуратора рудного района Астурии и Галлеции (]p}tropon 'Astyr}aw xa} Kallhx}aw) около 192–198 гг., некоего Сатурнина138 и нескольких прокураторов рудников. Это Т. Flavius Aug. lib. Polychryscs proc. montis Mariani139 (CIL, II, 1179, Hispalis, время Флавиев) и Pudens Aug. lib. [p] procurator (CIL, II, 956 = Dessau, 276, медные рудники Риотинто, время Нервы) из Бетики; М. Ulpius Aug. lib. Eutyches pros. metall. Alboc(olensium) (CIL, II, 2598, из Галлеции, время Траяна–Адриана) из Тарраконской провинции; три прокуратора рудников Випаски: Ulpius Aelianus (адресат Vip. II, должность и статус не указаны), некий Е[...] Aug. lib. proc. (Wickert, II, S. 10, видимо, время Северов140) и уже знакомый нам Сатурнин (который побывал прокуратором и здесь – ]p}tropow met[llvn O~lpaxhno}vn) из Лузитании.

Полномочия такого прокуратора (как мы уже упоминали в связи с рудниками) были весьма широки141. Proc(urator) metallorum или proc. qui metallis praeerit (как именует его Vip. I и Vip. II) прежде всего вел все дела рудника: он заключал здесь какие-то сделки от имени императора142, он «продавал» шахты (т.е. право на их эксплуатацию)143. Видимо, он же отдавал на откуп все сборы и службы на территории рудника и, во всяком случае, осуществлял повседневный контроль над ними, штрафуя арендатора бани за каждый перебой в ее работе (Vip. I, 3) или освобождая школьных учителей от повинностей144. Особенно бдительным, понятно, был прокураторский надзор над разработкой рудника: за всякое нарушение распорядка работ (II, 9 –10; 18) или правил безопасности (12–17) он налагал кару. Раба секли145 и продавали на сторону; у свободного прокуратор отбирал имущество в фиск и навечно запрещал ему .пребывание на территории рудников146. У прокуратора под рукой был (как уже говорилось) штат императорских рабов и отпущенников (Vip. I, 3: liberti et servi [Caes(aris) qui proc(uratori)] in officiis erunt vel commoda percipient).

Удивительно ли, что облеченный такой властью императорский управляющий на императорском руднике был там предметом всеобщего внимания. Он ставил посвящения147 Юпитеру (CIL, II, 2598; IOM Anderon) и императору (956: Нерве), а люди, занятые на руднике, ставили почетные надписи ему самому. Так, confectores aeris (хозяева медеплавилен?) ставят надпись Т. Flavio Aug. lib. Polychryso (многозначительное прозвище.– В. С.) proc. montis Mariani praestantissumo (1179). sЕще более велеречива надпись из Випаски (Wickert II, S. 10148) – предположительно времени Северов, сочиненная группой «колонов» рудника, которые поставили прокуратору «статую с постаментом» и почли за благо оставить на нем свои имена. Приводим эту выразительную надпись полностью: Е[...]о Aug. lib. proc. diligenti[s]simo et amantissimo rati[onaliu]m vicar. homini optimo et iu[s]t[issi]mo restitutori meta[l]lo[r]um149 coloni Aug. n. metalli Vipascensi[s] statuam cum basi de suo libenter pos[u]erunt ii qui infra scripti sunt dedicante ipso T. Iunius... [лакуна] ilius... [утрачено 8 строк] [dedi]cata... Cn. Claudio...

Есть еще целая серия надписей, где упоминаются Aug. liberti procuratores, связываемые исследователями с рудниками150. Речь идет о посвящениях Юпитеру (IOM) за здоровье императоров от имени воинских частей ob natales signorum. Все они (CIL, II, 2552–2556; НАЕр, 1927) происходят из одного места (Villablis, Leon, стоянка VII легиона) и относятся к одному отрезку времени (от М. Аврелия и Л. Вера до Коммода). Каждая надпись поставлена «под наблюдением» соответствующего военного чина (центуриона, декуриона, префекта алы) и такого прокуратора. В двух надписях прокуратора замещает Augustorum [l]ib. [r]at(ionalis) (CIL, II, 2556) или Aug. lib. met. (НАЕр, 1927). Это последнее обозначение понимают как Aug. lib. (proc.) met(allorum)151 и связывают с действительно находившимися вокруг в немалом количестве золотыми рудниками152.

В завершение раздела об административной деятельности императорских отпущенников в Испании приведем пример отпущеннического прокураторского cursus'a времени Северов. Надпись – из святилища Асклепия в Пергаме – соответственно греческая153 – поставлена неким Сатурнином154, начавшим карьеру в Риме прокуратором ведомств officii Quintiliani (имущество, конфискованное в свое время Коммодом) и a pactionibus (утверждения сделок); отсюда он был переведен в Александрию заведовать производством папируса, а затем в Испанию, где и занимал два упомянутых выше поста; закончил он карьеру опять в Риме на высоких постах a cognitionibus и summarum rationum. Примечательно, что первый из испанских постов Сатурнина выглядит более широким по кругу компетенции (прокуратор Астурии и Галлеции), сравнительно со вторым (прокуратор рудников Випаски): однако (как разъясняет Бульвер155) первый пост был вспомогательным (в паре с прокуратором-всадником), второй же был постом с единоличной ответственностью, почему он и был повышением. На редкость полный, наш cursus хорошо иллюстрирует место испанских постов в удачной карьере императорского отпущенника.

Итак, эпиграфический материал демонстрирует нам две сферы деятельности императорских рабов и отпущенников: канцелярско-бюрократическую и административную156. Надписи, естественным образом, не отражают такую – тоже существенную (по крайней мере до времени Антонинов) – сторону их деятельности, как участие во всякого рода интригах и борьбе вокруг власти. Мы знаем о рабах, которых со злым умыслом подарил Гальбе (тогда наместнику Ближней Испании) отпущенник Нерона и которые едва не закололи Гальбу по дороге в баню (Suet., Galb., 10, 5), а также о доносе, поданном императорским отпущенником Гиларом на Клувия Руфа – тоже наместника Ближней Испании (Тас., Hist., II, 65). Связанные с императором личными связями, его отпущенники (не говоря о рабах) были для него наиболее удобным орудием во всякого рода скользких делах: наиболее драматичные эпизоды такого характера мы находим, конечно, у писателей I в.157, но слежкой за видными сановниками императорские отпущенники занимались, надо думать, и позднее158.

Эпиграфические данные об императорских отпущенниках I в., напротив, скудны. Мы знаем лишь отпущенника (RIT, 40 = CIL, II, 4183) и отпущенницу (НАЕр, 696, из Эмериты) Клавдия или Нерона, одного отпущенника кого-то из Флавиев (CIL, II, 1179 – упоминавшийся уже Тит Флавий Полихрис) и одного от времени Нервы (CIL, II, 956) – оба последних из рудников Бетики. Этим твердо датируемый материал едва ли не исчерпывается159. На таком фоне надписи императорских отпущенников Ульпиев, Элиев, Аврелиев, приходящиеся на время от Траяна до Северов, выглядят, можно сказать, массовым материалом. Думается, это не случайно и связано не только с расширением и упорядочением соответствующего уровня бюрократического аппарата, но и с появлением новых социально-психологических клише, требовавших закрепления в надписях (своеобразных mass media римского быта).

Остановимся коротко также на семейном положении императорских рабов и отпущенников по надписям, из которых большинство (все включенные в RIT) датируются (одни с большей, другие с меньшей определенностью) II–III веками. Нами учтено 20 жен (или «сожительниц» – в интересующем нас аспекте это не имеет значения). Из них на рабов приходится 8, из которых только 2 рабыни (CIL, II, 373 – Charito; 1741 – Herois) и 6 свободных – из которых 4 (по-видимому) с императорскими nomina (RIT, 236 – Flavia Tr[ophime?]; CIL, II, 2644 – Aelia Myrsine; 1197 – Aelia Italia; 2214 – [Ae?]lia Docime – все без указания на статус) и 2 – с неимператорскими (4187 = RIT, 238 – Quintilia Procula; 4186 = RIT, 235 – Bennia Venustina). У обеих рабынь мужья, видимо, – рядовые рабы (Ianuarius Caes n.; Crates XX hereditatium servus), у всех аркариев и диспенсаторов – жены с nomina. Отпущеннических жен нами учтено 11. Только по cognomina из них обозначены 1 или 2 (4182 = RIT, 246 – Da[ph]ne; 4185 = RIT, 247 – Iuliana160) – Вивер в своих подсчетах относит таких к рабыням161, но полностью исключить отпущениический статус даже для Дафны тоже нельзя, тем более что и мужья в обоих случаях обозначены только по cognomen, правда с указанием на статус. Из 9 остальных: 1 императорская отпущенница (НАЕр, 694: Veneria Aug. lib.– единственный случай указания на статус жены) и 8 с nomina: 4 с императорскими (CIL, II, 486 – Iulia Optata; RIT, 231 = АЕ, 1928, 199 – Ulpia Eutyc(h)is; CIL, II, 3235 – Ulpia Pia, 487– Aelia Agrippina) и 4 – с неимператорскими (RIT, 242 = CIL, II, 4181 – Plaetoria Annia; CIL, II, 6085 = RIT, 232 – Statia Felicissima; ЕЕ, 9, 487 – Cussia Antipatra; RIT, 233 = AE, 1930, 152 – Ceionia Maxima quae et Achorista lib(erta) Plautiae Divi Veri sororis162). Последняя надпись (датируемая 198–209 гг.) для нас особенно интересна, так как показывает тесную связь женщины, чьей отпущенницей была жена императорского отпущенника, с императорским домом.

Двадцатой из учтенных нами жен была некая Коскония Леда (RIT, 239 = НАЕр, 863), свободная с неимператорским nomen, для которой трудно с уверенностью говорить об отпущенническом или рабском статусе ее мужа.

Итак, рабыни (императорские?) составляют значительное меньшинство среди жен императорских рабов и отпущенников и встречаются лишь на низшем уровне их служебной иерархии. У обеих возможных рабынь мужья – без указания на должность. У прочих – жены с nomina (вне зависимости от статуса мужа), причем несколько более половины носит императорские nomina, т.е. происходит, скорее всего, из того же круга (императорские отпущенницы, дочери или внучки императорских отпущенников), а другая половина берется «со стороны»163.

В 6 надписях мы встречаемся с детьми императорских отпущенников. Четверо из них имеют nomina, а в двух надписях указаны и praenomina. Iulius Pamphilis (CIL, II, 4185 = RIT, 247) наследует nomen от отца, Юлия Секунда164. Так же, видимо, обстояло дело с П. Элием Элианом (CIL, II, 4181 = RIT, 242), чей отец известен нам только по cognomen. С. Iulius Aquilinus и Iulia Favorina (НАЕр, 860 = RIT, 243) – дети императорского отпущенника Фавора, если поздняя датировка этой надписи (у Вивера и Альфельди) верна, должны были, скорее всего, наследовать nomen от матери. Сложнее обстоит дело с Аврелием Македоном (CIL, II, 4182 = RIT, 246), его родители обозначены как Marcianus Aug. lib. и Da[ph]ne, сам он: Aur. Macedo lib. – указания на патрона нет. Может быть, он был отпущенником отца (а Дафна – рабыней-сожительницей)165?

В двух надписях – дети без nomina. В RIT, 236 сын свободной (с императорским nomen, более ранним, чем надпись) назван просто Martialis. Должны ли мы видеть в нем раба? Еще сложнее ситуация в RIT, 248 – некто Iuvencus Aug. lib. хоронит свою мать Ювенцию Павлу. Cognomen сына явно образовано от nomen матери. Была ли она отпущенницей неких Ювенциев (ср. RIT, 416, 417, 610), статус которой был урезан до рабского (по Силанианскому сенатусконсульту) вследствие брака с императорским рабом166?

Не думается, что на всякий вопрос подобного рода когда-нибудь сможет быть получен точный ответ. Не думается также, что обилие свободных (включая, конечно, отпущенниц) жен можно считать показателем высокой «социальной мобильности» императорских рабов, как того хочет Вивер167. Скорее, напротив, рабско-отпущенническая бюрократия конституируется в замкнутую сословную социальную группу, принадлежность к которой значит больше (в ее отношениях с внешней средой), чем разность в статусе лиц, к ней принадлежащих. Но внутренняя структура этой группы выражалась в категориях рабовладельческого общества и определялась его законами.

Здесь же, видимо, лежит и ответ на вопрос: есть ли смысл уделять в общем обзоре данных о рабстве столько места императорским рабам и отпущенникам – группе, обособившейся, утерявшей связь и с производительным трудом, и со сферой обслуживания, организовавшейся в регулярный административно-бюрократический аппарат? Вспомним, однако, риторический вопрос Плиния о Ротунде, тот самый вопрос, которым мы открывали этот раздел: «Сколь же много его сотоварищей по рабству должны были эти блюда вносить?» Как бы ни была велика разница между обличьями, в каких предстает перед нами римское рабство, римлянин здесь никакого разрыва не видел. И это должно говорить, не столько об ограниченности восприятия современников, сколько о цельности и широте изучаемого явления.

* * *

Надписи общественных рабов, принадлежавших городам и т.п. (и соответствующих категорий отпущенников), из Испании тоже достаточно многочисленны – около двух с половиной десятков168, но эти надписи скупее на информацию и в целом материал небогат169. Мангас даже предполагает поэтому, что отпущенники городов, «как и общественные рабы», выполняли различные поручения временного характера – в соответствии с текущими нуждами – и не составляли специализированной группы, подобно императорским отпущенникам, занятым в администрации170. Такое предположение нуждается в уточнениях. Немногочисленные примеры из Испании (как и более обильный италийский материал171) показывают, по крайней мере, рабов города на вполне определенных должностях. И если в их надписях соответствующее указание часто отсутствует, то, видимо, в связи с меньшим (чем у императорских рабов) диапазоном дифференциации в их среде. (Вспомним, что указание на должность тем чаще, чем она выше.) Возможно, указание на статус городского раба было само достаточно ясным, чтобы сопровождаться дополнительным, повышающим престиж уточнением.

Можно обратить внимание и на то, что почти все надписи с указанием на должность принадлежат рабам (а не отпущенникам) города, и вообще указаний на статус раба города больше, чем на статус отпущенника города. Это, видимо, связано с тем, что сами городские службы оставались «рабскими» (т.е. вспомогательными под контролем магистратов), не превращаясь в самодовлеющую бюрократию, как императорские ведомства.

Из конкретных должностей, упоминаемых в надписях, прежде всего назовем опять-таки казначейские или финансово-канцелярские – диспенсатора и табулярия – CIL, II, 5164172: Speratus Bals(ensium) dis(pensator); CIL, II, 1480, Astigi: Craecinus colon(iae) Aug(ustae) Fir(mae) ser(vus) tabul(arius). Отметим, что на городской службе должность табулярия отправлялась рабом173. В законе колонии Урсоны при перечислении apparitores городских магистратов упоминаются четверо «рабов с подвязанным передником»174, состоявших при эдилах (прочие apparitores были свободными) (Lex Urs.175 62). Д'Орс по этому поводу замечает, что, как и в Риме, общественные рабы должны были служить преимущественно эдилам, что же до упомянутых четверых, то, по его мнению, они замещали двух ликторов и двух вестовых (viatores), положенных дуумвиру и не положенных эдилу176. До нас дошла надпись некоего вестового, который, судя по имени, мог быть отпущенником города (AEArq, 1968, р. 140, № 15, Norba: A. Publicius viator h. s. e. s. t. t. l.). Из городских рабов, подведомственных эдилу и занятых в городском хозяйстве, мы знаем лишь одного – из Цезаравгусты, – который оставил свой знак (в трех вариантах) на трех фрагментах свинцовых труб: М. Iul(ii) Aritoniani aed(ilis) Artemas c(olonorum) c(oloniae) se(rvus) (CIL, II, 2992)177.

Рабы городов объединялись в familia publica, организованную как коллегия. Отпущенники городов также входили в нее, занимая самые высокие посты. Нам известен «постоянный жрец и магистр во второй раз» такой фамилии из Кордубы – CIL, II, 2229: A. Publicio [Ge]rmano sacerdoti [fa]miliae publicae [c(olonorum) c(oloniae)] P(atriciae) perpetuo mag(istri) II. Такая фамилия выполняла и функции погребальной коллегии (ср. ЕЕ, 8, 182: ...arae rei[publi]cae Segob[rige]nsium [servo178 f]amil[ia pub]lica [f]ec.). Для понимания каких-то отношений внутри городской фамилии небезынтересно отметить, что надпись в честь упомянутого А. Публиция Германа поставлена его бывшим рабом, которого он продал городу ([Tr]ophimus с. с. Р. ser(vus) [e]mptu Germanianus)179 и который, видимо, пользовался его покровительством на новом месте.

Кроме рабов города были и другие общественные рабы. Так, о каких-то рабах провинции (видимо, немногочисленных) мы можем судить лишь по двум-трем надписям отпущенников провинции: CIL, II, 2230, Corduba: С. Public(ius) provinc(iae) Baeiic(ae) lib(ertus)... (далее текст не сохранился); 5559, conv. Bracaraugustanus: Provincius Nereus p. i. Provinciae Protidi coniugi carissimae...180; третий отпущенник провинции носит nomen L. Fabius provinc. lib. Victor (RIT, 335 = HAEp, 813, Tarraco)181.

В CIL, II, 2011 (из Нескании в Бетике) говорится о неких servi stationary, получавших – при одной из раздач – денежные подарки вместе с «декурионами, сыновьями декурионов – гражданами и поселенцами» (наравне с двумя последними категориями). Речь идет, как отмечает в комментарии Хюбнер, об общественных рабах «не низкого положения», но при какой statio они состояли, сказать нельзя182.

Наконец, в поздней (239 г.) надписи из Сегисамоны CIL, II 5812 (о ней см. также ниже) упоминаются раб и несколько отпущенников, видимо, какого-то родового коллектива. Они обозначены как ser. gen. и lib. gen. (gentilis, по Хюбнеру; gentilitatis, по Д'Орсу183); отпущенники имеют nomen Publicius)184. Надпись поставлена некоей коллегией, среди ее немногочисленных членов есть, видимо, и другие отпущенники и рабы185; поскольку никто из них не указывает на свой статус, можно думать, что принадлежность родовому коллективу была знаком более высокого положения и именно потому отмечалась. Среди членов коллегии – несколько ремесленников (гребенщик, два сукновала, сапожник, гвоздарь): было бы соблазнительно предположить, что рабы и отпущенники рода были тоже ремесленниками186, и искать в этом связи с какой-то древней традицией, однако, видимо, не случайно ни при одном из этих лиц нет указания на профессию (как, впрочем, и при некоторых других именах в списке).

Из италийских надписей известно, что рабы и отпущенники городов стремились подчеркнуть свою связь с городом или свою роль в жизни коллегий, делая пожертвования, порой весьма значительные187. Испанские данные на этот счет скромнее. Отпущенник города Нескании Г. Публиций Фортунат поставил на свои деньги на общественной земле алтарь «Божественности обожествленных Августов» (CIL, II, 2009)188. Обломок алтаря из Бальсы (CIL, II, 5164, по Хюбнеру, II в.) сохранил посвятительную надпись раба – «диспенсатора бальсенцев». Еще два посвящения рабов города – CIL, II, 1472: Deo Marti Septimenus r(ei) p(ublicae) A(stigitanae servus) ex voto posuit; HAEp, 1472: Lukios Italikensioum p(ubiicus), Zosimos Nemesi Augustae.

Надписей, свидетельствующих о семейном положении общественных рабов и отпущенников, тоже немного. Три надгробия поставлены отпущенниками женам (CIL, II, 353: uxori p(ientissimae); 5559: coniugi karissimae; RIT, 335 = HAEp, 813: contubern(ali) carissimae et amantissimae). По крайней мере две из троих жен имеют nomina – Provincia Protis (CIL, II, 5559), Gavia Athenais (RIT, 335), а может быть, и третья – Sulpicia Colliponesis189. Nomen Provincia может указывать на происхождение из общественных рабов (или на какую-то родственную связь с такой семьей); не исключено, что в данном контексте такой смысл может иметь и Colliponesis190. Свободной (отпущенницей?) была и [Cl]odi[a Neb]ridia, поставившая надпись богу Кабуниэгину191 pro salut[e A]rantoni s. [r. p.] Olecensium (ЕЕ, 8, 159, Cantabri et Varduli), – может быть, его сожительница192. CIL, II, 3181 – надгробие, поставленное рабом города (Hermia s. p. r. Val(eriensis)) сыну, цирковому вознице, умершему в Илици, Элию Гермероту. Если его nomen унаследовано от матери, а не получено от третьего лица (другого мужа матери, усыновителя и т.п.), то можно с большой долей вероятности предположить, что раб города был женат на свободной, происходившей из семьи императорских отпущенников, т.е. что рабы и отпущенники императора и города были социально близки.

Фрагментированная HAEp, 1017, весьма возможно, была поставлена рабом или отпущенником reip. Ita[l(icensium)] его рабыне.

* * *

Особой группой рабов, не принадлежавших городам, но игравших немаловажную, хоть и своеобразную роль в городской жизни, были гладиаторы. Заметим, что именно из Испании дошел до нас яркий документ эпохи – так называемая речь М. Аврелия и Коммода193 о снижении цен на гладиаторов. Данные римскоиспанской эпиграфики о гладиаторах изучены А. Д'Орсом194 и А. Гарсией-и-Бельидо195. Здесь мы ограничимся самым кратким обзором.

В городах Испании гладиаторские игры, как мы знаем из надписей196, устраивались фламинами провинций (CIL, II, 5523: ...flam(en) provinc(iae) Baet(icae), edito ob honorem flaminatus munere gladiatorio et duabus lusionibus...; ср. также 2475197), городскими магистратами (1305, из Хереса: ...IIII viro populus m(unicipii) C(aesarini ?) ob XX paria gladiatorum data pro salute et victoria Caesarum; 1380, из Кармоны: [II]I vir pont. aug. [q]uattuorvira[li] potest(ate) muneris edendi causa) и просто богатыми горожанами (1441, Ostippo198). Поводы к играм (как видно из тех же приведенных надписей) тоже были разные: регулярные munera, культ императора, просто желание выразить благодарность согражданам.

В Испании были гладиаторские школы (CIL, II, 4519 = IRB, 44 = G15199 – cм. выше, стр. 63; HAEp, 323 = G5: (ludus gladiatorius) Gallicia(nus)). Для времени Северов нам известен proc(urator) fam(iliarum) glad(iatoriarum) per Gallias, Bret(anniarn), Hisp[a]nias, Germanias et Raetiam (CIL, III, 6753 = Dessau, 1396).

Рядом с гладиатором-рабом в упомянутой речи назван «свободный» (стк. 46), несколько ниже – «damnatus ad gladium» (стк. 57) и «auctoratus» (стк. 60). Как поясняет в подробном комментарии Д'Орс200, для раба продажа в гладиаторы была наказанием (согласно SHA, Hadr., 18, 8, Адриан запретил господам делать это, не представляя соответствующего объяснения); свободный мог «завербоваться» в гладиаторы, позволив (специальным обязательством) себя «жечь, вязать, бичевать, убивать мечом» – он и есть «auctoratus». Д'Орс считает его фактически рабом, но в строго юридическом смысле слова свободным (правда, он лишался гражданской чести201). Наконец, на арену выводились и осужденные ad gladium202, которые, видимо, считались (как и присужденные к рудникам) «рабами кары» (servi роепае) и покупались устроителями игр у прокуратора, ведавшего осужденными («Речь», сто. 58).

В 1960 г. все известные к тому времени гладиаторские надгробия из Испании были сведены «на манер corpus'а» А. Гарсией-и-Бельидо (см. прим.195). Его сводка насчитывает 16 номеров (17 надписей)203, из которых одна, правда, не надгробная, а посвятительная (G16) и две принадлежат не гладиаторам в собственном смысле слова204; в сводку включены также (с литерной нумерацией от А до D205) надписи гладиаторов испанского происхождения – их всего четыре (за пределами Испании всего три). Сводка А. Гарсии может быть пополнена еще двумя гладиаторскими надгробиями, изданными в 1971 г. П. Пьернавьехой206. Гарсия объясняет малую (как ему представляется) численность гладиаторских надписей общей немногочисленностью гладиаторов в Испании207-208, однако недавняя (1948–1954) находка в Кордове большой серии надписей (G1–11 bis), которая, собственно, и послужила поводом к составлению свода Гарсии (и к которой должны быть добавлены обе надписи из публикации П. Пьернавьехи, найденные там же в 1934 и 1962 гг.), делает этот вывод спорным.

Надгробия следуют одному стандарту: полная формула (какие-то ее части всегда опущены или утрачены) выглядела бы так: имя (иногда с указанием «l.» – liberatus) и гладиаторская профессия, гладиаторская школа, число боев, число наград, происхождение, возраст, кем похоронен. Однородный (можно сказать, анкетный) характер сообщаемых сведений позволяет свести их для наглядности в таблицу (см. стр. 78–79).

Большинство гладиаторов, как можно видеть, поименованы только по cognomen; nomina мы находим лишь у двоих (G 6; 14) – скорее это auctorati, чем осужденные209. Стоит отметить, что из общего числа гладиаторов (21) шестеро (т.е. более четверти) были из императорских школ в Капуе210. Лишь для одного (G5) указана школа, которую Гарсия локализует в Испании211; впрочем, думается, что и остальные, для которых школа не указана, принадлежали к местным фамилиям. Число сражений отдельного гладиатора от двух до 20 (G 12)–25 (Р 1); возраст – от 20 до 35 лет. Хоронит гладиатора чаще всего (семь или восемь раз) жена212, одна или с сыном (Р 2) либо с сотоварищем (G4) погибшего, или сотоварищ один (G 11?); три раза – фамилия или, возможно, иногда ее часть (G5; 7; 10).

Из троих гладиаторов испанского происхождения, известных Гарсии за пределами страны, лишь один (G В, из Италии – Brixia) носит «рабское» имя: Smaragido murmilloni oiplomaca(e) n(atione) Gadit(a)no fecit coniu(x), двое имеют полное тройное имя213.

К надписям гладиаторов можно присоединить и три эпитафии цирковых возниц (aurigae)214. В отличие от скупых на слова гладиаторских, их надгробия украшены стихами215. Возница Евтихет (CIL, II, 4314 = RIT, 444), проживший вего 22 года, был рабом, видимо, супружеской четы: Фл(авия) Руфина и Семпр(онии) Диофаниды. На его надгробоной плите изображен стоящий возница с пальмовой ветвью в руке, а в чувствительных стихах216 покойный сетует на то, что ему не даны были славная гибель в цирке и слезы "верной толпы" (pia turba), но умер он от не побежденной врачами болезни, сжегшей ему нутро. Таким же молодым умер другой возница – Элий Гермерот, свободный, но сын общественного раба217 (CIL, II, 3181, из Валерии: Aelio Hermeroti aurige defuncto [Ili]ci ann(orum) XXIII Hermia s. r. p. Val. [fili]o incomparabili). Обращаясь в стихах к прохожему, возница напоминает ему: «Я был рожден для тебя». Статус Фуска, возницы партии голубых (CIL, II, 4315 = RIT, 445), в надписи не указан (nomen отсутствует).

* * *

Ряд вопросов, связанных с темой, не может быть подробно рассмотрен здесь, требуя специальных исследований. Назовем некоторые.

1. О торговле рабами и о рабах, вывозившихся из Испании. Краткая сводка данных, составленная в свое время Уэстом, выполнена некорректно218, и пользоваться ею нельзя. Она показывает лишь видимую скудость источников – эпиграфических, да и литературных (относящихся едва ли не в большинстве к гадитанским танцовщицам);

2. О рабах и отпущенниках в муниципальных законах. Материал легко обозрим, но связан с более общими юридическими вопросами. Рабы и отпущенники упоминаются в законах Урсоны219 и Сальпенсы220 (в Бетике): в L. Urs., 62 сообщается о servi cum cincto limo (см. выше); в L. Urs., 122 – о деле по обвинению раба в краже (...cum servi furti ac[tio... ad d]ominum it furtum pertineat); L. Urs., 108 и L. Salp., 28 – о манумиссии в присутствии дуумвиров; L. Salp., 23 – о неизменности положения отпущенника при получении патроном (латином) римского гражданства; в L. Urs., 105 – о декурионе-отпущеннике (место очень темное221);

3. О роли отпущенников в муниципальной жизни. Сжатый обзор относящегося сюда обширного материала был выполнен в свое время Е.М. Штаерман, этому вопросу посвящена и недавняя работа Ж. Фабра222;

4. О религиозной жизни рабов и отпущенников.. Немало относящихся сюда надписей собрано Мангасом223, но выводы его представляются нам поверхностными, а порой и натянутыми224. Видимо, нельзя рассматривать этот вопрос, отправляясь лишь от характера отдельных божеств и отвлекаясь от общего социологического (жизнь фамилии, муниципальные институты и т.п.) и историко-религиозного контекста.

* * *

В заключение коснемся еще одного вопроса – о коллегиях (и иных объединениях, включавших рабов) – и только в одном аспекте.

Надписи разного рода коллегий и объединений из Испании в основном сведены Д'Орсом225. Здесь и ремесленные объединения fabrum, centonariorum, sutorum, лодочников (lynthrarii, scapharii, navicularii) и «землячества» (to xoin\n... []n Mal[xh] E|rvn... xa[} Asian]_n), и «почитатели» (cultores) различных божеств, и погребальные товарищества (collegium salutare, sodales Claudiani), и те, о которых мы ничего не знаем (sodales, collegae). Участие в них отпущенников для одних засвидетельствовано226, для других вполне вероятно, если судить по именам посвятителей227. В одной из надписей можно предполагать (опять-таки судя по имени) погребение раба228. Недостаточно надежный в каждом отдельном случае, этот материал в целом, думается, свидетельствует и об участии рабов и отпущенников в жизни коллегий, и о смешанном характере последних. Нас интересует как раз этот, второй момент.

Два списка магистров какой-то коллегии (или каких-то коллегий) сохранены в двух надписях из Нового Карфагена, датируемых еще республиканским временем229. Первый список (CIL, II, 3433), предваряемый словами: «Heisce magistris coira[r]unt», состоит из двоих свободнорожденных, нескольких отпущенников (с указанием на статус – трое) и рабов (с указанием на статус – двое)230 – имена расположены в порядке иерархии статусов (certo ordine, по выражению Хюбнера). Обращает на себя внимание имя, открывающее список: С. Popli(cius) С. filius, – оно может принадлежать сыну отпущеинжка города. Если это так, то и второй свободнорожденный может происходить из отпущеннической семьи. В таком случае члены коллегии представлены в иерархической последовательности возрастов и поколений: рабов, бывших рабой, их детей (в обратном – нисходящем – порядке), а сама коллегия оказывается институтом, позволяющим им – или заставляющим их – общаться между собой. Вторая надпись (5927 = 3434) содержит пять отпущеннических имен и пять рабских, а также заключение: «mag(istri) pilas III et fundament(um) ex caemento faci(endum) coiravere». Мангас считает, конечно, что мы имеем дело с каменщиками; один из исследователей прошлого века (Роде) полагал, что речь идет о стенах и воротах города, но Хюбнер, полемизируя с ним, предположил, что речь идет о постройке какой-то часовенки (чему, кажется, следует и Д'Орс).

Список членов (15 мужчин и 6 женщин) и патронов (5, в том числе одна женщина) какой-то небольшой коллегии мы находим в уже упоминавшейся надписи 239 г. из Сегисамоны (CIL, II, 5812)231.

Надпись известная и цитируется нередко, но обычно в ней не замечают одной странности. В первых пяти строках говорится, что обет за патронов приняли cives pientissimi et amicissimi Seg(isamonenses), а в конце списка появляются рабские имена: одно бесспорное (Aevaristus ser. gen.) и два или три почти бесспорных. Думается, что такая небрежность говорит о том, что с термином «civis» уже не связывается прежнее понятие об исключительности.

В остальном список многим напоминает нам гораздо более древние из Нового Карфагена: он составлен опять-таки в порядке (нисходящем) статусной иерархии. Впереди стоят пятеро Публициев, четверо из которых имеют обозначение lib. gen.; при каждом из пятерых указано также имя жены. Открывающий список Публиций Парат не имеет указания на статус, – может быть, он (подобно Поплицию из 3433) уже потомок отпущенников (но отчество на этот раз не указано). Дальше идут несколько лиц с nomina (но без praenomina, которые для патронов указаны). Поскольку в их числе двое Валериев (да еще три Валерии в числе жен Публициев), а двое Валериев есть и среди патронов, естественно предположить, что мы имеем дело с отпущенниками232 (тем более что в списке они идут после lib. gen.). Из них с женой только один, а рабы без жен. При некоторых именах (без обозначения принадлежности родовому коллективу) указана профессия ремесленника (см. также выше).

Что же это была за коллегия? «Хотя документ весьма далек от того, чтобы быть ясным, похоже, что здесь угадывается некая организация фамильного коллективного производства», – пишет Д'Орс233. Действительно, какие-то фамильные связи несомненны и между патронами коллегии, и между ее членами, и между теми и другими. Более того, большинство Публициев через жен связано с той же фигурирующей и в списке патронов фамилией Валериев. Но если коллегия в целом имеет фамильный характер, то почему же ее члены обозначены прежде всего как cives Seg(isamonenses)? Действительно, в числе членов коллегии ряд ремесленников, но если она производственная, то что делают тут ser(vus) gen. и lib(erti) gen. с женами?

Не наталкивает ли нас на догадку о смысле надписи гораздо более ранняя, краткая и простая CIL, II, 4989 из Бальсы. Приведем ее целиком: Т. Rutilio Gal. Tusciliano Q. Rutil(ii) Rusticini fil(io) T. Manlii Martialis nepoti in honorem eorum234 amici cur(antibus) L. Pacc. Marciano et L. G[e]ll. Tuto L. Pacc. Basilius, P. Rutil. Antigonus, T. Manl. Eutyches, T. Manl. Eutychio, L. Meclon. Cassius, Publicius Alexander, Laetilianus Balsensium.

Список посвятителей состоит всего из девяти человек, но Мангас, конечно, прав, сближая эту надпись с надписями коллегий235. Как и в сегисамонской надписи, заметны фамильные связи между семьей патрона и посвятителями, из которых один носит nomen самого патрона и его отца, а двое – nomen деда патрона, cognomina ряда посвятителей согласуются с предположением об их отпущенническом статусе, и, более того, cognomina двоих Манлиев: Eutyches и Eutychio – заставляют предполагать в них отца и сына рабского происхождения (cognomina же двоих Пакциев позволяют подозревать в них патрона и отпущенника). Заключают список отпущенник города и раб города, что опять-таки наводит на мысль о сближении между общественными фамилиями и верхушкой фамилий влиятельных лиц. Посвятители именуют себя просто «amici», но и это находит какое-то соответствие в «cives pientissimi et amicissimi» сегисамонской надписи236. Думается, что в обоих случаях речь идет о «клиентских», если можно так выразиться, коллегиях, основной (если не единственной) целью которых и было объединение группы лиц невысокого, но различного статуса вокруг одного или нескольких влиятельных людей.

Легко заметить, что это по существу та же цель (почитание господина и патрона), какую преследовала уже знакомая нам коллегия-фамилия, также объединявшая рабов и отпущенников. Думается, что в наблюдаемом стремлении воспроизвести на более высоком уровне некое подобие фамильной коллегии находит выражение один из существенных принципов римского общества.

Конечно, в раннеимператорском Риме различие между свободным и рабом было основополагающим и для юридической мысли237, и для «вульгарного» мировосприятия на уровне быта238. Тем выразительнее видимое нами стремление не давать рабам, что называется, замыкаться в своей среде; стремление уже в фамилии (первичной ячейке рабовладельческого общества) объединять их с отпущенниками (юридически уже свободными, в вульгарном сознании – еще рабами). Уже в фамилии такое объединение было иерархическим239 (т.е. основывалось на принципе неравенства) и организовывалось вокруг лица (или группы лиц) более высокого социального «этажа». Этим достигалось не только рассредоточение рабов по «вертикальным» (хоть и в пределах нижнего «этажа») объединениям, но и нечто большее. Еще оставаясь «вещью»240-241, раб фактически включался в общество, подчинялся его законам. В своем ближайшем и непосредственном окружении он видел – в лице удачливого отпущенника – живое олицетворение перспективы, сулимой ему обществом; в лице более высоких и далеких «патронов» – олицетворение надежд (тоже не всегда неосуществимых) на лучшее будущее для своих детей, внуков и правнуков.

Разумеется, все это не препятствовало рабам осознавать общность своего положения (как и свободным – свое превосходство). В рабских надгробиях посвятители нередко именуют погребаемых или себя «сотоварищами по рабству» – conservus (-a), conservi – под этим обозначением может подразумеваться и умерший супруг242, и гладиаторская фамилия243.

В этой связи особый интерес приобретали бы сведения о чисто рабских объединениях. Естественно поэтому внимание исследователей к часто цитируемой в качестве такого свидетельства CIL, II, 6004 (=3730, из Валентии): Sodalicium [...] |vernarum|colentes Isid[em]244. Но, на наш взгляд, к этой надписи следует отнестись более осторожно. Трудно представить себе межфамильное «горизонтальное» объединение даже не просто рабов245, но еще более узко – «домородных рабов». Поэтому легко понять Е.М. Штаерман, когда она ограничивает возможный масштаб такого товарищества пределами одной фамилии246. Далее, цитируя эту надпись, обычно забывают указать, что концы первой и третьей строк не сохранились. Между тем такое (развивающее дальше мысль Е.М. Штаерман) дополнение, как, скажем, «Sodalicium [Aug. n.] vernarum», существенно меняло бы контекст, в каком нужно рассматривать надпись247. Наконец, можно ли исключить и такую возможность, что в надписи речь идет вообще не о рабах, а о местных уроженцах, почитателях чужеземной богини?248 Видимо, надпись заслуживает дальнейшего исследования249.

* * *

Попытаемся сформулировать несколько более общих соображений.

В римско-испанском материале, как в капле воды, отразилась вся система римского рабства интересующей нас эпохи – достаточно сильная, чтобы утвердиться на любой почве, и достаточно гибкая, чтобы без ущерба для себя включать те или иные элементы местных структур. Наряду с военной системой империи система рабства оказывается одним из основных орудий романизации осваиваемых территорий.

Римское рабство, достигшее полного развития, сопровождаемое отпущенничеством как необходимым дополнением и продолжением, предстает перед нами как явление сложно организованное и всепроникающее. Недооценка исторического значения римского (как и вообще античного) рабства всегда была связана с непониманием его универсальности, с готовностью считаться с ним лишь в самом прямом и очевидном его проявлении – непосредственном присвоении чужого производительного труда250. Но этого недостаточно для понимания ни собственно экономического аспекта изучаемого явления (так как на отношениях рабства и отпущенничества основывались и организация труда, и управление производством), ни более широкого социально-исторического аспекта. Не будет преувеличением сказать, что отношения раб–господин, отпущенник–патрон с предусматривавшейся ими ограниченной и «упорядоченной» социальной мобильностью определяли собой важнейший принцип организации римскоимперского общества, пронизывавший все стороны его жизни, вплоть до государственной.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://ancientrome.ru/